что Северо и ему предлагает выпить. Вот видит он в темноте, как сухая, морщинистая рука медленно двигает к нему стакан с портвейном, как сверкают во тьме красным огнём мефистофелевские глаза и старик поднимает свой бокал, приглашая выпить вместе. Кажется, приподнялись уголки его губ в искусительной улыбке, и он говорит:
– Ну что смотришь, мяукни хоть в ответ! Хочешь сказать, что я не прав? Возрази мне, или хочешь – ударь меня. Ответь на обиду, вложи всю горечь оскорбления в кулак!
Но П., конечно, выше этого, он никогда не стал бы бить старика, даже такого отвратного. Он думает, что всё равно поддастся искушению его вина. И вот новый стакан придвигает ему закостеневшая рука, сверкнули в луче электрического света фосфорические глаза, шероховато проворочал что-то тяжёлый от хмеля и болезненный от язв язык. И П. снова себе представляет, как опрокидывает внутрь себя кровавую терпкую жижу, как отдаёт она горечью в горле, а затем презрительно бросает старику:
– Как ты жалок, старик! Высокомерно говорить, ставить себя выше остальных. А чего добился ты? Кому известны эти скульптуры? Где они выставляются? Занудный старик, который только и может жаловаться на жизнь…
В темноте Северо играет скулами, распаляемый дерзкими выпадами юнца. Ещё немного и запахнет адской серой, обнажится сатанинский хвост, копыта и рога, раздастся хохот и П. придёт конец – он отправиться, влекомый чёрным Бруно, в преисподнюю. Ступая по лестницам к своему номеру П., раздухорившись от воображаемой беседы представил, как усмиряет пропойцу несколькими ловкими ударами, как сбегаются на шум постояльцы, как звенит в ушах гадкий прокуренный голос «Эй, малееец! ты чего, малееец?». Вот появляется заспанный хозяин, растерянно озирающийся по сторонам, не в силах понять, что твориться; без умолку что-то тараторит его жена, комически дрожат бигуди в её кукольных волосах. Они оба берут под руки осоловелого от пьянки, свалившегося со стула Северо, и волокут в амбар, а он бранится, как сапожник. Его фантазия рисует уже сцену в духе средневековья – у постояльцев, которые выстроились во дворе полукругом, в руках огненные факелы и вилы, они трясут ими, что-то выкрикивая наперебой, ещё немного и они бросят свои факелы в сено, куда уволокли чёрного Бруно. Он загорит синим пламенем.
Увлечённый воображением, П. не заметил, как оказался в тиши своего номера, где на кровати под кондиционером мирно спала его жена. Он свалился на колени перед кроватью и тяжело дыша желал, чтобы Амали проснулась и взглянула на него. В голове у него вертелась пьяной каруселью всякая дрянь. Он думал выложить жене мерзость, чёрной нефтью таившуюся в глубине его сердца, скрываемую в тени благовидного дельца. Вот лежит перед ним разлучница его с театром, с той забытой жизнью. Она полностью в его власти, и он может сделать с ней всё, что пожелает. Словно жало в него вонзилось – он сейчас же захотел узнать, что таит от него Амали, наверняка и у неё есть тайник в сердце, который не видно даже в самый ясный день в глубине её глаз. Сейчас он начнёт трясти её за плечи. Он не станет щадить её сна и её чрева, он хочет слышать и видеть всё, давно мучимый подозрениями, которых боится. Сколько он ещё будет бегать от этих мыслей, воплотившихся в образе костлявой руки Северо? – она придвигает ему кубок с эликсиром забвения. Тем временем Амали продолжает мирно спать, в луче лунного света, пробившегося сквозь шторы, он видит дугу её бровей. Когда-то он смотрел в театре оперу, где две женщины пели дуэтом о чём-то невыразимом, слова, которые в нём были, казалось, лишь предлог для того, чтобы извлекать завораживающие звуки. Он навсегда запомнил смутное чувство, поселившееся в нём в тот вечер. Его ещё предстояло постичь, оно было закрытой опцией, получаемой в награду за успешное преодоление нового игрового уровня жизни. Глядя на её губы, он почувствовал, как они желанны и точно в этот миг вспомнил музыку дуэта. Как из клубящегося тумана, постепенно стали проглядывать очертания смыслов. Они пели о любви, но одна хотела разрушить её ядом сомнения, а другая свято в неё верила, принимая яд за лекарство. Эти аккорды развратили тогда его девственную душу, приподняли перед детским взором ширму, за которой скрывалась бесстыдная срамота плотских страстей, мука манящих ароматов, лишающих воли к сопротивлению целомудрия. Он смотрел на чуть раскрывшиеся губы спящей Амали, и слышал плетение сладостных мелодий, слышал соприкосновения жарких тел, сцепившихся в мотивах кларнетов и скрипок. Его сердце билось всё сильнее, он чуть тронул прядь волос девушки, прикрывших веки спящих глаз. Его душила внутренняя музыка, дыхание цепенело, и он страдал от того, что он человек, а не бесплотных дух, который мог бы стать этими звуками. Комната качалась, плыла куда-то в хмельной мути, уже и колени, на которых он опирается, держась за край кровати, расползались. Он падает рядом с постелью той, что когда-то была сказкой наяву и в голове ударяют кровью тяжёлые шаги, но это не внутри, а над его головой, по лестницам гремит Харон. П. казалось, что старик кряхтит и бубнит что-то похабное про его жену.
Всё стихло. Вязкая тропическая ночь шевелилась насекомыми в гниющей падали, шуршала листвой кустарников в предрассветный час. П. накрыл свинцовый сон.
Он открыл глаза, когда было светло и жарко. Амали не было в комнате. П. спустился в сад и на свою удачу встретил хозяйку. Она как обычно суетливо копошилась на одной из внешних клумб, совершенно никого не замечая. Её вид как бы говорил: «дорогие гости, делайте, что вам вздумается, я совершенно не мешаю вам, меня здесь нет. Вы уплатили вперёд, а остальное меня не касается». П. мучил вопрос, действительно ли он выпивал вчера в обществе Северо? Ему дурно было вспоминать обрывки вчерашней ночи, но он всё же решил выведать хоть что-то у хозяйки и начал из далека:
– Скажите, Маргарита, я что-то вчера слышал вечером во дворе, какая-то суета, или мне показалось?
Женщина вздрогнула, услышав за спиной подчёркнуто звучный голос, выпрямилась и повернулась к постояльцу.
– А, это вы, господин П., доброе утро! Не берите в голову, ничего страшного не случилось. Старик Северо любит посидеть вечером в беседке. У нас тихо, тише всех на этой улице. Мне нужно прополоть эту, а затем ещё две внутренних клумбы.
Женщина никогда не могла держаться сути дела. Её вечно несло стихийным потоком мыслей куда-то в сторону, неизменно забрасывая в омут домашних хлопот. П. так и не понял, что творил вчера Северо, но после уточняющих вопросов всё же выяснил, что