Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

§ 66. ФВ и синтаксический субъект. Дело здесь совсем не в логической версии обязательности субъект-предикатного строения языковых фраз, но в неотмысливаемой ноэтически-ноэматической организации актов сознания и их последовательности. Когда говорится или слышится «смеркается», в фокус внимания помещается само это «смеркается», а не якобы метафизически вставляемый феноменологией мифический «субъект смеркания». В соответствующем «еще» не выраженном акте сознания в позиции ноэмы тоже находится само «смеркание» (факт «смеркания»), а не мифическое «нечто», что «смеркается». Ноэсой же этого акта является его модальность, придающая ноэме «смеркается» тот или иной (утверждаемый, вопросительный или описательный, изобразительный и т. д.) модус бытия или выражающая эмоционально-оценочное отношение к «факту смеркания». Да, подлежащее часто является носителем фокуса внимания, но оно является привилегированным фокусом сознания только в логической речи, стремящейся отстраниться – по мере сущностной возможности – от коммуникативности, выразительности, нюансировок смысла и т. д. В других видах и регистрах речи в фокус внимания может быть помещена, как уже говорилось, любая синтаксическая позиция – силами, например, одной только интонации. Обязательность здесь одна: фокус внимания должен быть и он должен быть сменен, а то, в каком именно синтаксическом месте это происходит – решать высказыванию. Поэзия знает это хорошо и пользуется возможностью «заставлять» читателя искать замаскированный, но всегда имеющийся фокус внимания. Так, в манде льштамовской строке, начинающей стихотворение «5 Петербурге мы сойдемся снова», читатель не может сразу определить ФВ: им может оказаться любое их этих слов, ведь интонационно данную строку можно прочитать с фокусирующим ударением и на мы (подлежащем), и на сойдемся (сказуемом), и на Петербурге, и на снова. В этой неопределенности или отсроченной определенности фокуса – поэтическая игра языка с сознанием. Только вторая строка – «Словно солнце мы похоронили в нем» – подскажет, что в первой строке ФВ скорее всего стоял на «Петербурге».

Мы акцентируем в этой теме несколько моментов: что субъект-предикатная структура и фокус внимания – явления одной природы, но разнопорядковые (субъект-предикатную структуру можно рассматривать, если считать субъект логического суждения фокусом внимания, как одну из, хотя и особо маркированную, разновидностей проявления фокуса внимания); что все разновидности фокуса внимания, а значит и субъект-предикатная структура, фундированы при этом не в языке как таковом, а в ноэтически-ноэматических структурах сознания; что смены ФВ – процесс, уходящий корнями в связное течение «молекулярных» смысловых структур, в первично данную актовую членимость смыслового потока сознания, в особенности протекания и сцепления актов сознания (с большей определенностью мы вернемся к этим моментам при сопоставлении понятия «фокус внимания» с гуссерлевыми «Идеями 1»).

Содержательно отличать ФВ от фокализации и голоса возможно не только потому, что они разнокалиберны в языковом отношении (и фокализация Женетта, и голос Бахтина имеют укрупненное, крупнофрагментное, а не молекулярно-ядерное, толкование и «персоналистическую» окраску), но и потому, что они разноприродны в генетическом плане. Действительно: при пристальном вглядывании в эти явления оказывается, что их различия не определяются языковым калибром. Если точечно свернуть в смысловую молекулу языковые явления фокализации и голоса и не связывать их с персоналистическим критерием и крупными фрагментами, можно было бы предполагать, что каждый акт фокусирования внимания имеет и фокализацию, и голос – в том смысле, что он, как и всякий акт, всегда имеет ту или иную ноэтическую оправу и «выправку». Эта гипотетическая мини-фокализация и миниголосовость были бы в таком случае уже связаны не с особенностями чувствующей, смотрящей и говорящей инстанции, а с особенностями каждого данного акта как такового: ведь один и тот же смотрящий и один и тот же говорящий может менять типы актов, общие всем фокализаторам, голосам, нарраторам и т. д. (не случайно в этом смысле, что Женетт говорит о фокализации вблизи категории модальности, а Бахтин говорит о голосах вблизи категории интенции – интенциональной расхищенности значений).

При предложенной здесь «уменьшающей» оптике с большей разрешающей способностью такого рода смены типа акта теснее примыкали бы к сменам ФВ, и здесь – при равной или соразмерной оптикометрии – уже, действительно, возникли бы проблемы с размежеванием ФВ и фокализации, ФВ и голоса (как и – фокализации и голоса). Один ли это процесс в его двух – ноэматической (ФВ) и ноэтической (фокализация, голос) – аспектах или два автономных? Можно ли сменить тип и/или источник акта, не меняя ФВ? Можно ли сменить ФВ, не меняя тип или источник акта?

Если не бояться ненужных усложняющих коннотаций, то рельефней все это можно выразить в привычных феноменологических терминах: при смене ФВ сменяемое находится в ноэматической зоне – в зоне ноэматического смысла, при смене типа и источника акта (модальности, наклонения, фокализации, голоса, точки зрения и т. д.) меняется нечто в «точке исхождения акта» – в зоне ноэтического смысла. Поскольку в исходном смысловом пространстве сознания оба ряда изменений взаимосвязаны, то и вычленение ФВ и его обособление от типа акта в некоторой степени условно. Тем не менее, оно операционально удобно и «выгодно»: оно позволяет оптически обособить те смысловые рубцы, которые связаны с моментами соприкосновения, расхождения или слияния неязыковых и языковых актов сознания. Конечно, обособление процесса фиксации ФВ и их смен предполагает и обособление другого отмеченного явления – процесса смен типа актов и их источников; и мы вернемся к этой теме ниже.

§ 67. Аттенциональные сдвиги в актах сознания и смены ФВ в языке. Большая «фундаментальность» ФВ и их смен по сравнению с укрупненно понимаемыми фокализацией и голосом согласуется с тем, что было сказано выше о близости связанных с ФВ процессов к феноменологической ноэтике (имеются ли в трансцендентально рассматриваемом чистом сознании аналоги фокализации и голоса – вопрос, как уже говорилось, требующий отдельного разговора). ФВ ближе к неязыковым актам сознания – в разрезе происходящего в нем движения «аттенционального луча», чем к собственно и полновесно языковым явлениям. Означает ли эта «близость» их тождественность? Как именно соотносятся между собой чистая ноэтика и языковые смены ФВ?

С одной стороны, кажется возможным говорить ввиду этой схожести и согласованности, что фокусирование внимания и скольжение аттенционального луча – одна и та же универсалия, фундирующая как акты сознания, так и языковые высказывания: в каждой «точке Теперь» сменяющихся в феноменологическом времени актов сознания есть аттенциональный фокус и в каждой реальной фразе есть ФВ. И там, и там фокусы постоянно сменяются, причем сменяются по схожим лекалам: и там, и там, в частности, возможны ретенции, протенции, наслоения, синтезы, дизъюнкции и т. п. этих фокусов. И без примеров очевидно, что в высказывании возможно почти все то, что Гуссерль описывал (в частности, в «Идеях 1» и в «Феноменологии внутреннего сознания времени») как сущностно принадлежное течению феноменологического времени и наполняющей его последовательности актов сознания – но, конечно, в виде языковых модификатов (языковых инсценировок смен интенционального объекта, ретенций, протенции, поэтапного движения луча аттенции по одному интенциональному объекту, переходов от объекта к фону и обратно, двойного фокуса, его расщепления, разного рода взаимных наложений и т. д.). Конечно, в этих сопоставлениях есть и неочевидное (о некоторых сложных случаях соотношения языка с процессами протекания актов сознания поговорим ниже).

Сначала же отметим важный «очевидный» случай: при смене ФВ язык может воспроизводить базовую, с феноменологической точки зрения, операцию сознания – смену направления рефлективного луча сознания с ноэмы одного и того же акта на его ноэсу (или обратно). Из этого следует, помимо прочего, что, выражая, язык может создавать предикативные акты по поводу каждой стороны одного выражаемого ноэтического акта (т. е. два акта, но может создавать и один акт, и не создавать ни одного), а значит, между ноэтическим и предикативным актом нет, как выше уже говорилось, прямой корреляции.

Кроме того, различие в том, что, как и всякий рефлексивный акт, каковыми всегда являются языковые акты, фокусирование внимания всегда сменяет направление луча внимания на прошедшую, пусть и «только что», а не на «настоящую» (текущую сейчас) точку. Между выражаемым и выраженным в языке всегда есть временной «зазор». Так, в «Печален я: со мною друга нет» «настоящее» языкового времени выражает «прошедшее» феноменологического: эта задержка связана с тем, что в течение актов сознания вклинились акты выражения, а на них, как на любой другой тип актов сознания, тем более рефлексивный, феноменологическое время всегда «расходуется». Высказывание «Человеку становится жутко» тоже задержано относительно момента, когда «стало жутко» или когда «становилось жутко». Язык всегда рефлективен относительно выражаемого потока актов; поэтому всегда – даже если его акты непосредственно погружены в этот поток – несколько «запаздывает», плывет чуть сзади и сверху потока актов сознания, что не исключает способности языка им управлять, поскольку существуют, например, и такие вещи, как протенция и притяжение целью (притяжение будущим), и такие вещи, как ретенция и притяжение истоком (притяжение прошлым).