Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

Но г-жа Арну не дремала. У нее не было как у Аргуса ста глаз, из которых спали только пятьдесят; у нее было только два, но эти два были постоянно настороже. В кулисах или в ее ложе вздыхатели не имели средств приблизиться к Софи. Не возможно было передать ей записочки, или прошептать ей слово любви! А когда на минуту удавалось обмануть бдительность г-жи Арну, она вдруг обертывалась к поклонникам!..

– Перестаньте! Не угодно ли вам граф, вам герцог оставить малютку в покое!.. Граф, ступайте в залу!..

– Это не женщина! – говаривал Фронсак. – Это мордашка! Будешь вынужден дать ей клецку.

Но как бы пародируя слова Бонапарта, г-жа Арну отвечала тому, кто ей передал слова Фронсака:

– Клецка, которая усыпит меня, еще не сделана.

* * *

Но однажды, утром, в октябре 1758 года, плохой фиакр запряженный двумя тощими клячами, остановился у дверей бывшего отеля Шатильон, в котором г-н и г-жа Арну держали меблированные комнаты, – и молодой человек двадцати четырех или пяти лет, одетый самым скромным образом, спросил смиренно, можно ли иметь комнату за плату.

Г-жа Арну была дома. И она то подвергла новоприезжего допросным пунктам, к которым обыкновенно обращалась к нанимателям с тех пор как Софи жила дома.

– Как вас зовут?

– Этьен Годар, сударыня.

– Вы откуда?

– Из Нижней Нормандии.

– Кто вы?

– Сын хлебного торговца с площади св. Петра в Кайене.

– Что вы хотите делать в Париже?

– Следить за процессом моего батюшки с двоюродным братом, торговцем фуражом в предместье Сент-Антуан.

– Как зовут вашего двоюродного брата?

– Винцен Кенель.

– Кто рекомендовал вам наш дом?

– Извозчик, который меня привез.

– Где ваш багаж?

– В фиакре.

– Сколько времени вы намерены пробыть в столице?

– Это будет зависеть от хода нашего процесса, сударыня.

– Но… приблизительно?

– Недели три или месяц. Наш прокурор, мэтр Гези, в улице ла Гарп, уверяет, что решение суда долее не замедлится.

– Хорошо. Вам будет дана комната. Три пистоля в месяц. А если начнется другой, плата за целый месяц.

– Хорошо, сударыня. А у вас кормят?

– Кормят? Нет. Я пускаю жильцов, но не кормлю их. Прежде я и кормила… но теперь – нет, потому что…

– Почему?

– Это мое дело, а не ваше.

– Извините, сударыня, я не думал быть нескромным, но…

– Что?

– Меня очень смущает, что я должен обедать не у вас, потому что я никого не знаю в Париже, а папаша советовал мне избегать опасных встреч… А меня уверяли, что общество в парижских трактирах очень смешанное… Прошу вас, сударыня, кормите меня. Я не много ем и заплачу вам хорошо… Конечно, не сверх меры; папенька мой имеет достаток, но он не богат, и я не хочу его разорить.

Провинциал выражался таким честным тоном… Он имел такой нежный, такой искренний вид… и притом он немного ел…

Ну, я согласна, – сказала г-жа Арну; вас будут кормить, молодой человек… Это будет стоить двенадцать пистолей в месяц за стол и за квартиру.

– О! все, что вам будет угодно, сударыня!..

– Гм!..

– Мне кажется это вовсе не особенно дорого!..

Все, что вам будет угодно! несколько поразило слух матери Софи. Но действия и жесты ее жильца, по окончании этого разговора рассеяли эти важные предубеждения. За обедом, за завтраком, сидя против Софи, Этьен Годар, хотя и говорил, что у него не особенно сильный аппетит, меньше заботился о том, чтобы смотреть на молодую девушку, чем заниматься кушаньями… Ужинал также.

– Э! а!.. шутливо заметила ему г-жа Арну, – Вы г-н Годар говорили, что мало кушаете. Нет, вы упражняетесь хорошо!

– Я быть может, сударыня, уж слишком?..

– Нет! нет! кушайте! Ваши такие лета! Только, между нами, если вы останетесь у нас месяц, полагаю, мне немного останется барыша от ваших двенадцати пистолей; тем более, что с некоторого времени все дорого: и дичь и рыба. Здесь не так, как у вас в провинции, где все дается почти задаром.

– Если бы я осмелился, сударыня.

– Что бы вы сделали?

– Мой отец, вследствие своих связен с фермерами, имеет столько дичи, сколько пожелает… Написав ему одно слово, объяснив ему как я ласково принят в вашем уважаемом доме, я не сомневаюсь, что он сочтет за честь прислать несколько зайцев, несколько куропаток, дикую козу…

– Еще бы! вскричал г-н Арну, для которого обжорство было любимым грехом, – не стесняйтесь, молодой человек! пишите…. хоть сейчас же пишите вашему батюшке! Неправда ли жена, неправда ли Софи, что нет ничего неприличного, если творец дней г. Годара пришлет нам несколько штук дичи, в которой он катается как сыр в масле?..

– Конечно, ответила г-жа Арну.

Софи не отвечала; она только утвердительно склонила голову.

Обед кончился; встали из-за стола.

Баста! сказал сын торговца хлебом. – Теперь я прилягу: путешествие ужасно утомляет. А завтра утром я отправляюсь в улицу Лагарн, к мэтру Гизе, поговорить о нашем процессе.

– Но, сказала Софи, – если вы останетесь недели на три, или на месяц в Париже, вы не все время употребите на разговоры о процессе с вашим прокурором.

– О нет!.. Я надеюсь также осмотреть столицу…

– Вы в Париже в первый раз?

– В первый. Я посещу бульвары, замечательные памятники, церкви…

– Театр, сказал г. Арну.

Этьен Годар опустил глаза.

– Папенька запретил мне бывать в театрах, пробормотал он.

– Досадно! возразила Софи… У меня есть одна приятельница, – певица в королевской музыкальной Академии; если бы вам было приятно, я могла бы достать билет в ложу третьего яруса.

– Два ливра экономит, заметил г-н Арну.

Выражение лица Этьена Годара делалась все тревожнее

– О! Я очень благодарен вам, ответил он. – Но батюшка именно заставил меня поклясться его седыми волосами, что моя нога не будет в опере.

Софи закусила губы.

– Этот мальчик слишком глуповат! сказала она самой себе. – Или я глупа, или под его глупостью скрывается очень много ума!..

А так как этот простак, или, следуя ее выражению, казавшийся простаком, был очень красив и изящен, не смотря на свое грубое платье, – Софи, тоже удалившись в свою комнату, легла в постель, исполненная мечтаний.

И вскоре, преследуя, с закрытыми глазами, приятную мысль, она мечтала о том что Этьен Годар был знатный вельможа, влюбленный в нее, который вдруг сбросив маску, предлагает ей похитить ее из родительского дома и поместить в ее собственном отеле, на что она тотчас же согласилась бы, – о! сию же минуту!..

Прошла неделя, и ничто не оправдало предположений Софи. Она начинала думать, что Этьен Годар из Кайены есть действительно Этьен Годар. Молодой человек вставал на рассвете и работал до завтрака в своей комнате, занимаясь, – как говорил он, – перепиской бумаг по своему процессу. После завтрака, раскланявшись с семейством Арну, он отправлялся толковать со своим прокурором, а от него разгуливать по городу. Как только готовились сесть за обед, он являлся, точный как солнце, ел много, пил мало, говорил еще меньше. Г-жа Арну была в восхищении.

– Какой прекрасный молодой человек! – повторяла она. – Говорите после этого о провинции! Уж наверно не в Париже встречают подобных ему!..

Г-н Арну обожал своего жильца, потому что жилец вполне исполнил свои гастрономическая обещания, и чрез пять дней после того как он послал письмо, дикая коза, зайцы, куропатки явились в отель Шатильон.

И, посылая дичь, – Этьен показал письмо г-же Арну, – торговец хлебом писал сыну: «скажи г-ну и г-же Арну, что я весь к их услугам. Что когда дичь выйдет, они будут иметь новую».

Как подозревать намерения сына человека, который пишет такие милые вещи! После чтения этого параграфа письма Годара – отца г-жа Арну на целые десять минут, без тени беспокойства оставила Этьена одного с Софи.

Что касается г-на Арну, весь занятый тем, как он проест всю ату провизию, свалившуюся к нему с неба? – если бы он увидал, что его жилец внезапно превратился из барашка в волка и стоял на коленях перед дочерью, у него не хватило бы смелости осведомиться, что это значит.

Притом же Этьан Годар не злоупотребил оказанным ему доверием.

В эти десять минут уединения с прелестной девушкой, – за которые другие заплатили бы столько же луидоров, сколько прошло секунд, – он не сказал ей почти ни слова. На другой и на третий день тоже самое… Прошло восемь дней, о которых мы говорили, и Софи, не без тайного сожаления, сказала самой себе: «на самом деле, баран – настоящий баран!»

Вечером на девятый день мать и дочь долго шептались во время обеда и вот по какому поводу: Софи, которую с конца сентября легкая болезнь горла удерживала дома, чувствуя себя выздоровевшей, хотела отправиться к директору г. Тюре, объявить ему, что она снова готова вступить на сцену; г-жа Арну из благоразумия и заботливости советовала ей отдохнуть еще два или три дня.

Тут не было ничего необыкновенного, и если они облекали это тайной, то потому, что так как жилец их не знал, что дочь их оперная певица, они не находили нужным открывать ему это. Софи одержала верх; г-жа Арну уступила; решено было завтра отправиться к директору.