которая расследует действия администрации в отношении евреев всё время её существования и, особенно, перед началом погрома и в процессе его».
Во время беспорядков надругательству и разграблению подверглись синагоги, уничтожены священные для евреев свитки Торы. Несмотря на введение военного положения, погромы продолжались четыре дня. Военный губернатор Рональд Сторрс разместил войска вокруг городских стен. Поэтому люди Жаботинского не могли проникнуть в старый город и защитить еврейское население от разъярённой арабской толпы.
Все эти дни Рутенберг встречался с военным губернатором Сторрсом и требовал принять меры и прекратить погром, и позволить еврейской самообороне действовать. Пятого апреля Усышкин и Елин послали письмо сэру Льюису Болсу с угрозой еврейского восстания. Это подействовало: после обеда военные разоружили арабскую полицию, и защита города была передана солдатам.
Ночью Рутенберг и Жаботинский появились в доме капитана Александра Ааронсона, офицера, приближённого к военному командованию в Иерусалиме. Рутенберг обратился к нему с предложением присоединиться к руководству отрядов самообороны. Коротко и ясно он охарактеризовал положение в городе: в Иерусалиме арабы с помощью англичан осуществляют еврейский погром.
Через несколько дней Вейцман выехал из Иерусалима в Каир, направляясь на конференцию в Сан-Ремо. Генералу Алленби он сказал: «Эрец-Исраэль будет еврейской страной! Это я обещаю нашим друзьям и нашим ненавистникам. Никакая сила не помешает нам и не собъёт нас с нашего исторического пути». А в беседе с евреями он сказал, в наши руки попали документы, доказывающие ответственность генерала Болса и его командования в беспорядках в стране.
Рутенберг видел, что британские власти не только не спешили погасить погромный разгул, но и тайно способствовали ему, а по окончании наряду с организаторами арестовали тех, кто насилию противостоял. Девятнадцать членов Хаганы, вместе с её руководителем Жаботинским, были взяты под стражу. Создавалось впечатление, что не арабы, а Хагана организовала погромные бесчинства и кровопролитие. 13–14 апреля их судил английский военный трибунал, вынесший суровый судебный вердикт. Он был зачитан в центральной иерусалимской тюрьме 19 апреля. Самый суровый приговор получили руководители арабских убийц Ареф ал-Ареф и будущий «великий муфтий» Хадж Амин эль-Хусейни, а с еврейской стороны — Жаботинский и Малка: 15 лет каторжных работ с последующим выселением из страны. Другие члены Хаганы получили три года тюремного заключения.
Погром в Иерусалиме потряс еврейскую общественность во всем мире: Палестина — единственная надежда в дни поголовного истребления еврейства — сама подверглась погрому. Неслыханный по несправедливости приговор вызвал всеобщее возмущение в еврействе. В Лондоне были предприняты шаги к скорейшему пересмотру этого приговора. Английский министр Черчилль заявил в парламенте, что он затребовал все документы по делу Жаботинского. Протест против английского неправосудия, однако, вскоре начал ослабевать. 25 апреля международная конференция в Сан-Ремо утвердила мандат Великобритании на Палестину, а Франции — на Сирию и Ливан. Эта новость, восторженно встреченная в Эрец-Исраэль, приглушила и оттеснила на задний план неправедный суд над Жаботинским и борцами хаганы.
В начале мая главнокомандующий английскими войсками в Палестине уменьшил наказание Жаботинскому до одного года простой тюрьмы, а его товарищам по процессу — до 5 месяцев. Но осуждённых это не усмирило. Обида их была вызвана тем, что в обстановке принятых в Сан-Ремо решений сионистское руководство предпочло пожертвовать ими ради укрепления связей с британскими властями. Жаботинский чувствовал себя преданным, так как решение о создании еврейской обороны было навязано ему под давлением Рутенберга и отражало мнение всех палестинских лидеров, собиравшихся в конце 1919 года на специальное заседание по данному вопросу.
6 мая Жаботинский и его осуждённые товарищи обратились с коллективным письмом к еврейским общинным организациям и политическим партиям. Они упрекали, что забыты теми, чьи распоряжения выполняли и во имя кого жертвовали своими жизнями. «Мы найдем иные методы, если за нас не поведут борьбу», — написали они, и призвали игнорировать комитет представителей под управлением Усышкина и адресовать свой протест правительствам Европы и Америки.
Рутенберг знал о том письме и искренне сочувствовал другу. Он питал к нему глубокое уважение, любил за высокий ум и интеллигентность. Он знал, что эти чувства взаимны. Увы, занятый делами, которые считал чрезвычайно важными и неотложными, он не нашёл времени сразу ему ответить. Но освободившись от срочной работы, написал большое и искреннее письмо. Рутенберг вложил в него весь свой жизненный опыт, чтобы преподать Жаботинскому, одному из самых ярких деятелей сионистского движения, урок практической политики. Перед отъездом в Лондон ему хотелось увидеться, попрощаться и поговорить с ним о его письме к еврейскому народу и других, связанных с его другом, новостях. Рутенберг относился к ним отрицательно. Он во многом и уже давно не согласен ни с комитетом представителей, ни с Вейцманом и другими еврейскими лидерами. И внешнюю и внутреннюю политику их считал неправильной, очень вредной и губительной для народа. Но друг и его девятнадцать бойцов находились в тюрьме в Акко, и Рутенберг написал это письмо:
«В нормальное время, — начал он, — можно (и надо) позволить себе откровенность о далеко не совершенных достоинствах лидеров наших. В теперешнее военное время, перед лицом опасности, перед лицом могущественных, разброженных и озлобленных против нас врагов этого делать нельзя. Нельзя компрометировать даже плохих наших лидеров, даже плохие учреждения. Покуда не собраны силы, покуда нет практической возможности старое заменить новым, более или менее лучшим и работоспособным, нельзя деморализовать массы. Вносить в них разврат, анархию, отчаяние или самое худшее — самообман…».
«Истерические митинговые речи небольшой истерической группы, взвинченной Вашими письмами молодежи, посылка митингом к Вам делегации с заявлением верноподданности, „нахождения в Вашем распоряжении“ — полнейший абсурд, митинги и забастовка школьников, „требующих“ Вашего освобождения, — нелепая суета импотентных „общественных деятелей“, перепуганных Вашими ультиматумами, скандалом объявленной голодовки, и торжественная телеграмма „делегатов“ в печать, что Вы голодовку отменили — все это опошляет, разменивает на мелочи исключительно важный политический факт существования наших собственных первых политических „каторжан“ в нашей „собственной“ стране».
«Вы можете быть самого отвратительного мнения о каждом еврее в отдельности, — продолжал он. — Но все евреи вместе составляют Его Величество Еврейский народ, горем и кровью своими оплачивающими величайшие ценности, им созданные и создаваемые, великую роль им в мировой истории выполняемую. Перед этим „ценным“ каждый из нас,