Они отъехали к ложбинке, где укрывались вначале, привязали лошадей к ивам и подошли к камням, из-за которых открывался вид на дом. Не успели занять позицию, как Мари указала на подъезжающих гусар. Это был небольшой патруль – шесть рядовых и сержант. Сперва над гребнем холма показались кивера с султанами, затем – серые мундиры. Гусары проехали по дороге вдоль виноградника к дому. Старик ждал их у входа во двор. Они придержали коней, и сержант что-то спросил. Хорнблауэр с замиранием сердца смотрел, как старик отвечает. Тут сержант нагнулся в седле, схватил старика за грудки и тряхнул. Последняя надежда исчезла. Одно напоминание об угрозах Клаузена – и старик заговорит; он и упирался-то лишь для очистки совести. Сержант тряхнул его еще раз; один рядовой неторопливо подъехал к реке, осмотрел лодку и вернулся с известием, что ее недавно чинили. Старик начал говорить. Гусарские лошади, заразившись волнением седоков, приплясывали на месте. Офицер махнул рукой, и один из рядовых поскакал вверх по склону – надо думать, за остальным эскадроном. Старик указал в сторону лощины; гусары повернули коней и на рысях поскакали в сторону беглецов. Все было кончено.
Хорнблауэр глянул на своих спутников, те – на него. В эти короткие минуты мозг работал стремительно. Вскакивать на лошадей и скакать прочь было бесполезно: гусары на свежих конях догнали бы их в считаные минуты. Граф достал пистолет и проверил затравку.
– Я оставила ружье у брода, – сдавленно проговорила Мари, однако у нее в руке был пистолет.
Браун спокойно смотрел по сторонам, оценивая тактическую ситуацию.
Значит, они будут биться до последнего. Чувство неотвратимости, преследовавшее Хорнблауэра с разговора между ним и герцогиней Ангулемской, нахлынуло с новой силой. Это и впрямь конец. Умереть средь камней сейчас или перед расстрельным взводом завтра. И та и другая смерть не слишком достойная, но, может быть, первая – лучше. И все же ему не казалось правильным умирать сейчас. Целое мгновение он не мог принять свою участь с тем же спокойствием, какое видел на лицах спутников; ему было по-настоящему страшно. И тут страх исчез так же, как и пришел: Хорнблауэр был готов драться, разыгрывать безнадежную партию до последней карты.
Первый из скачущих гусар был уже в нескольких ярдах от лощины. Браун навел пистолет и выстрелил.
– Промах! – с досадой проговорил Браун.
Гусар поворотил коня и отъехал на безопасное расстояние. Остальные при звуке выстрела принялись окружать лощину. Им сразу стало ясно, что беглецы в ловушке и можно не спешить. Гусары сидели на лошадях и ждали.
Подкрепление прибыло меньше чем через полчаса: еще два отряда под предводительством офицера – султан из перьев и расшитый золотыми шнурами доломан явственно говорили о традиционном гусарском щегольстве. Трубач рядом с ним был обмундирован почти так же блестяще. Сержант показал офицеру, где укрылись беглецы, и тот принялся отдавать приказы. Для массированной кавалерийской атаки местность здесь была слишком неровная; новоприбывшие с дисциплинированной быстротой спешились, отвели лошадей за деревья и приготовились с карабинами в руках рассыпанной цепью двинуться на лощину с двух сторон. К пешим кавалеристам в сапогах и при шпорах, с короткими карабинами, в девяти случаях из десяти бьющими мимо цели, и без нужной выучки, Хорнблауэр в обычных обстоятельствах отнесся бы с презрением, однако пятьдесят гусар против трех мужчин и одной женщины, вооруженных пистолетами, – это верная смерть.
– А теперь каждая пуля должна попасть в цель, – сказал он. Это были его первые слова за долгое время.
Браун и граф лежали между камнями; Мари переползла на другое место, чтобы стрелять по отряду, наступающему с фланга. За сотню ярдов от лощины гусары начали перебегать от одного камня или куста к другому, видимо ожидая огня. Один или двое выстрелили из карабинов, но Хорнблауэр даже не слышал, как пролетели пули. Он легко мог вообразить, как сержант честит рядовых, напрасно истративших патроны. С такого расстояния уже можно было стрелять из его нарезных пистолетов – подарка Барбары. Хорнблауэр лежал, уперев правый локоть в камень. Он медленно и тщательно прицелился в самую легкую цель – гусара, который двигался по открытому месту, – нажал на спуск и сквозь дым увидел, как гусар упал и через мгновение сел, придерживая раненую руку. В азарте боя Хорнблауэр выстрелил из второго ствола; гусар распластался на земле, безжизненный и неподвижный. Хорнблауэр горько обругал себя, что истратил выстрел на раненого, который и без того вышел из схватки. По кольцу атакующих прокатился яростный крик. Хорнблауэр, сдерживая лихорадочное возбуждение, перезарядил пистолет: высыпал порох в стволы, завернул пули, забил их шомполом и аккуратно вложил капсюли. Атакующие, несмотря на боевые возгласы, двигались теперь еще осторожнее: никому не хотелось стать следующей жертвой. Сержант пытался увлечь их вперед. Хорнблауэр снова прицелился и выстрелил – сержант упал. Так-то лучше. Была жестокая радость в том, чтобы убивать, когда тебя скоро убьют. По всему кольцу стреляли карабины. Пули свистели над головой.
Тут громко запела труба. Через секунду звук повторился. В редеющем пороховом дыму Хорнблауэр увидел, что офицер шагом подъезжает к лощине, размахивая белым платком. Рядом ехал трубач. Переговоры по всем правилам воинского этикета.
– Застрелить его, сэр? – спросил Браун.
– Нет, – ответил Хорнблауэр. Приятно было бы забрать офицера в ад вместе с собой, но это даст Бонапарту лишний повод облить грязью его имя и скомпрометирует роялистское движение в целом. Хорнблауэр встал на одно колено за камнем и крикнул: – Не приближайтесь!
Офицер натянул поводья.
– Почему вы не сдаетесь? – крикнул он. – Дальнейшее сопротивление ничего вам не даст!
– Каковы ваши условия?
Офицер передернул было плечами, но вовремя сдержался.
– Честный суд. И вы можете воззвать к милости императора.
Даже будь ирония намеренной, она не прозвучала бы большей издевкой.
– К чертям ваши условия! – заорал Хорнблауэр. – И к чертям Десятый гусарский! Прочь, или я выстрелю!
Он поднял