пока не встречались, и по меньшей мере один эскадрон гусар. Девять батальонов или даже больше – шесть или семь тысяч человек – против тридцати оборванцев. Хорнблауэр выполнил свой долг: эти семь тысяч солдат пригодились бы Бонапарту на границе с Бельгией, где явно намечается крупное столкновение. Его дело – продолжать борьбу: пусть эти семь тысяч и дальше сбивают подметки и слабеют духом. Это в его силах! Хорнблауэр стиснул зубы. Стертые ноги уже занемели, и боль не чувствовалась – только бесконечная усталость.
Вдали глухо зарокотало.
– Пушки? – удивился Хорнблауэр.
– Гром, – ответила Мари.
Как беспечно они бродили когда-то, рука об руку, без всяких забот! Трудно поверить, что все это и впрямь было в короткую мирную передышку – до того, как Бонапарт бежал с Эльбы. Сейчас Хорнблауэру было не до любви – усталость прогнала всякие чувства. Гром зарокотал снова, жара давила все сильнее. Тело под одеждой покалывало от пота. Хотелось пить, но жажда мучила куда меньше усталости. В лесу быстро темнело, хотя до вечера было еще далеко. Кто-то рядом застонал, и Хорнблауэр заставил себя обернуться.
– Кто тут мычит, как корова? – спросил он. – Старый папаша Фермиак? На пять лет младше меня, а его зовут «папашей» – и он мычит, как корова! Держись, папаша! Может, на той стороне Луары мы отыщем тебе быка!
Кто-то рассмеялся истерически, кого-то насмешил его акцент, кого-то – французская крестьянская шутка из уст знатного англичанина. Гром ударил почти прямо над головой, дождь застучал по кронам. На потные лица упали первые капли.
– Вот и дождь, – сказал кто-то.
– У меня вода под ногами уже два дня, – заметил Хорнблауэр. – Видели бы вы мои волдыри! Наш добрый Господь и Тот ходил по воде меньше, чем я.
Грубое богохульство вновь вызвало смех, и отряд прошел еще ярдов сто. Небеса над головами разверзлись, дождь лил как из ведра. Хорнблауэр дождался замыкающих с вьючными лошадьми и проверил кожаные клапаны на корзинах. Там лежали две тысячи ружейных патронов, которые во что бы то ни стало следовало сберечь; даже провиант и обувь добыть легче. Они продолжали идти в полутьме, намокшая одежда оттягивала плечи. Земля под ногами размокла и хлюпала, а дождь и не думал переставать. Гром по-прежнему грохотал, вспышки молний озаряли темное пространство между деревьями.
– Сколько до брода? – спросил Хорнблауэр у Мари.
– Примерно две с половиной лиги.
Еще три часа ходьбы; едва ли удастся дойти засветло.
– Из-за дождя река поднимется, – проговорила Мари с ноткой новой тревоги в голосе.
– О боже! – вырвалось у Хорнблауэра.
Их окружает восемнадцать полубатальонов. Он рискнул практически всем, чтобы перейти реку там, где враг этого не ждет, и на время оторваться от погони. Если брод окажется непроходим, то они – в смертельной опасности. Почва здесь каменистая, от дождей вода прибывает быстро. Хорнблауэр обернулся и крикнул отстающим, чтобы прибавили шаг. До конца этого кошмарного перехода ему пришлось подгонять их каждые несколько минут. Дождь хлестал во тьме, лошади спотыкались, двое раненых вскрикивали от боли. Граф ехал молча, сгорбившись в седле, с него струями лилась вода. Было видно, что он держится из последних сил.
Из темноты и ливня донесся оклик; это был еще один связной Брауна. Авангард достиг края леса, впереди, за каменистой поймой, лежала река. Наконец весь отряд собрался на опушке, и Хорнблауэр выслал вперед разведчиков – выяснить, не патрулируется ли этот участок берега. Осторожность никогда не повредит, хотя в такую ночь всякий уважающий себя часовой спрятался бы куда-нибудь от дождя.
– Река шумит, – заметила Мари.
Они лежали рядом в мокрой грязи. Рев воды различался даже сквозь грохот ливня, и Хорнблауэру не хотелось думать, что это означает.
Вернулся посланец от Брауна. Разведчики обследовали берег и никого не обнаружили, как Хорнблауэр и предполагал: Клаузену нелегко растянуть свои войска так, чтобы поставить заслон у всех известных бродов, а уж на то, чтобы стеречь всю реку, – и подавно. Отряд поднялся с земли; волдыри у Хорнблауэра заболели с новой силой. Он через силу сделал первый шаг; ноги почти не слушались. Граф сумел взобраться на лошадь, но та, судя по виду, чувствовала себя не лучше Хорнблауэра. Жалкая кучка беглецов спотыкаясь заковыляла к реке. Гром давно утих, но дождь, похоже, зарядил на всю ночь.
В сумерках перед ними поблескивала стремительно несущаяся река.
– Брод сразу за теми деревьями, – сказала Мари. – Это уступ, идущий наискось до середины реки, – по нему можно преодолеть самую глубокую часть.
– Тогда вперед, – ответил Хорнблауэр. Боль и усталость были такие, что он предпочел бы последние полмили преодолеть на карачках.
Дошли до воды; она бурлила и пенилась на камнях у самых их ног.
Мари первая произнесла вслух то, о чем подумали все.
– Уже слишком глубоко. – Голос ее звучал глухо, без всякого выражения. – Я возьму лошадь и попробую проехать верхом. Помогите Пьеру слезть.
– Давайте лучше я попробую, мадам, – предложил Браун, но Мари словно не услышала.
Она села в седло по-мужски, подобрав под себя юбку, и направила лошадь к воде. Животное заартачилось, едва не оступилось на невидимых камнях и наконец, понуждаемое всадницей, ступило в реку. Вскоре оно было уже почти по брюхо в воде, и вновь Мари ударами каблуков погнала его дальше по уступу. Три шага – и лошадь оскользнулась на неровном дне, ушла в воду почти с головой, и тут же ее повлекло стремительным течением. Мари, выпавшая из седла, кое-как ухватилась за луку, не попав под панически бьющие копыта. Лошадь рванула к берегу и, испуганно отфыркиваясь, выбралась на мелководье. Мари в отяжелевшем от воды платье вылезла вслед за ней. За все время никто не