Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

— К чему бы мне было ждать, пока вы заболеете? — продолжал дон Франсишку. — Вы что, в самом деле воображаете, что я в одиночку спускался туда с бутылкой яда, как вы говорите? Думаете, что хоть кто-нибудь на корабле примет вашу сторону и встанет у меня на пути? Может быть, Осем? Дон Эштеван? Наш лоцман, чье имя вы грозились запятнать по всем Индиям? Матросы, чьи товарищи умирали, глотая свою кровь, чтобы вы могли прочесть письмо своего драгоценного патрона?

Был один матрос, подумал он, матрос, который приходил, чтобы меня предупредить. Но как его звали?.. А теперь он мертв. Дон Франсишку толкнул его и прижал к перекладинам клетки.

— Я мог бы заколотить вас в этой клетке, мы уплыли бы, и никто не сказал бы ни слова. Я мог бы отпилить вам голову и вышвырнуть ее за борт…

Тейшейру подташнивало; воздух в трюме был зловонным и спертым. Лицо фидалгу маячило прямо у него перед глазами — сгусток теней, следовавший за ним, когда он пытался отвернуться.

— Но я не стану этого делать, — продолжал тот. — Я исполню свой долг и доставлю вас целым и невредимым к вашему возлюбленному дону Перешу. При мне останутся мое глупое крестьянское лицо и потрепанная одежда. Я буду повиноваться вам, и меня не в чем будет обвинить. Но что будет с вами, надутый придворный, с вашими цветистыми фразами и пустой клеткой? Что с вами тогда станется?

Он оттаскивал его от клетки и толкал на нее снова, с каждым разом все сильнее. Тейшейра не сопротивлялся.

— Зверь издох, — прошипел фидалгу. — Он гниет…

Снова оказавшись на борту «Ажуды», Тейшейра спустился вниз. Он не мог смотреть на то, что, как он понимал, должно было последовать. Из своей каюты он слышал, как дон Франсишку кричит на матросов, организуя из них бригаду, которая первым делом снимет и свернет парусину, а затем пустит в дело молотки и гвоздодеры. Раздались стук и скрип гвоздей, вытаскиваемых из дерева. Гулкий грохот, эхом раскатывавшийся по всему судну, — это, должно быть, укладывались в неровные штабели столбы и доски, готовые к отправке в трюм. Последовала тишина — или же то, что последовало, было тихим. Он вспомнил, как Осем рассказывал ему, что смазывает шкуру зверя ланолином. Тот, должно быть, плавно скользил сейчас по палубе. Неожиданно раздались голоса матросов, и к ним присоединился голос дона Франсишку, перекрывающий все прочие: «Раз-два… взяли!»; пауза, в течение которой он удерживал дыхание, закрыв лицо руками, затем — громкий всплеск и наконец радостные возгласы команды — громкие, долгие, звучавшие для Тейшейры язвительной насмешкой.

По словам добрейшего доктора Фарии, его святейшество намечает турнир, состязание, чтобы проверить легендарную враждебность этого «Ганды» к слону. Об этом сообщают многие писатели, дон Маноло уже обеспечил его первым из этих зверей, и приготовления продолжаются. Наш Папа полон решимости. Не забавляет ли вас это, дон Жайме? Так же, как это забавляет меня?

В сумерках пришел Осем, чтобы вытащить его из каюты на палубу. Тейшейра лежал на койке, стиснув в руке письмо. Какое-то время оба молчали.

— Ганда издох спустя два дня, как мы отплыли от Сан-Томе, — сказал наконец туземец.

Он кивнул, но ничего не сказал в ответ. Слышно было, как на палубе вверху разговаривают дон Франсишку и Эштеван.

— Вы не хотели ничего слышать. — Это прозвучало почти извинением. Он снова кивнул.

— Он разлагался, в нем завелись черви…

— Знаю! Я знал об этом!

Разговор наверху внезапно оборвался. Дон Франсишку рассмеялся. Оба прислушались к этому смеху.

— Среди раджпутов, моего народа, — сказал Осем, — к телам относятся крайне пренебрежительно. Я имею в виду, когда они умирают. — Он полуулыбался, говоря негромко, как бы с самим собой. — Обычно мы их сжигаем или бросаем в реку. Та часть, которую вы называете душой, все равно возвращается, иногда в виде камня, жабы, птицы… В виде чего угодно. Все зависит от удачи — или от того, какую жизнь ты вел перед смертью. Более умудренные, чем я, знатоки оспаривают последнее положение и, сами понимаете, смотрят на это иначе. Возможно, Ганда вернется к вам, дон Жайме. В виде рыбы, или ящерицы, или, может быть, даже человека, с которым вам предстоит повстречаться.

— Но вернется ли он в виде самого себя? — таким же тоном спросил Тейшейра. Он сбросил ноги с койки. — Отмечалось ли когда-либо подобное вашими умудренными знатоками?

— О таком я не слышал, — сказал, поразмыслив, Осем. — Но это возможно.

Тейшейра поднялся на палубу. Труп держался на воде в нескольких сотнях шагов от «Ажуды», по ее левому борту. Из воды выдавались его ноги и раздувшееся брюхо — насест для стервятников, которые опускались небольшими стаями и клевали плоть зверя, хлопая крыльями и хрипло покрикивая друг на друга.

— К утру течение унесет его прочь, — сказал Осем.

Он отвернулся и взобрался по трапу на палубу полуюта. Дон Франсишку, Эштеван и Гонсалу удивленно подняли головы при его появлении. Он уселся, и с минуту никто ничего не говорил. Это неловкое молчание нарушил Эштеван. — Когда отплываем? — спросил он.

— Отплываем? — негромко воскликнул Тейшейра. — Мы же только что прибыли!

— Дон Жайме, мы понимаем, как вы разочарованы, — мягко сказал Гонсалу. — Ваша миссия…

— Именно так, моя миссия. Полагаю, дон Франсишку так же хорошо, как и все остальные, понимает, в чем состоит моя миссия, не так ли, дон Франсишку?

— Готов повиноваться вашим приказаниям, — ровным голосом сказал фидалгу.

— Все мы готовы, — сказал Эштеван. — Но, видите ли, дон Жайме, наши припасы ограниченны. Погода может перемениться, и тогда нас выбросит на мель…

— Выбросит на мель? Думаю, друг мой, вы путаете январь с августом. А что до припасов, то мы стоим на якоре в устье пресноводной реки, которая, если мне не изменяют глаза, изобилует рыбой.

Он переводил взгляд с одного лица на другое.

— Мы остаемся здесь, — сказал он с неожиданной властностью. — Остаемся, пока не вернутся негодяи, чье судно бросило здесь якорь перед нами.

Его тон заставил всех замолкнуть. Гонсалу и Эштеван переглянулись.

— А если они не вернутся? — спросил последний.

— Мы остаемся, — снова сказал он.

На этот раз оба посмотрели на фидалгу, чье лицо на протяжении всего разговора оставалось непроницаемым.

— Так что, дон Франсишку? — раздраженно воззвал к нему Эштеван. — Вам нечего на это сказать?

— Совершенно верно, дон Эштеван, — ответил тот. Он обращался к боцману, но взгляд его был устремлен на Тейшейру. — Если дон Жайме приказывает остаться, мы остаемся. Говорить здесь больше не о чем.

Тейшейра встал и вернулся к себе в каюту. Лежа на койке, он слышал, как на палубе возобновились негромкие разговоры. Те трое перешептывались до глубокой ночи, но смеха больше не было.

На другой день Ганда все еще оставался недалеко от корабля. С его ног свисали лохмотья мяса и кожи, и он, облепленный стервятниками, покачивался на волнах и дрейфовал по собственной причудливой траектории, то приближаясь, то удаляясь, но все время оставаясь в пределах видимости с «Ажуды». В последующие дни птиц стало еще больше: к остроклювым белым цаплям и чайкам присоединились цапли серые, а как-то раз объявился коршун: он унес одного зазевавшегося стервятника, но выронил свою добычу среди мангровых деревьев. С неба, лениво хлопая крыльями, спустились два ястреба, вскрыли желудок и обжирались до тех пор, пока не утратили способность летать. Стоя на шканцах, Тейшейра наблюдал за тем, как свежуют и обдирают труп. От ног Ганды остались одни только кости, украшенные гирляндами хрящей, а брюхо сделалось гигантской разверстой раной, черной от запекшейся крови и продуктов разложения. Река должна была бы вытолкнуть Ганду в море. Тяжесть костей должна бы утянуть его на дно. Когда труп обнаружили акулы, вокруг забурлила и вспенилась вода, но он по-прежнему оставался на плаву — зловонный, в клочья изодранный остров, неуничтожимый, никуда не плывущий.

— Здесь нет реки, которая могла бы его «вытолкнуть», как вы выражаетесь, — отрывисто сказал ему Гонсалу, когда любопытство вынудило его наконец спросить об этом. Тейшейра счел его тон пренебрежительным и собрался было уходить, но лоцман заговорил снова. — Здесь, скорее, имеется течение, проходящее вдоль кромки устья и такое слабое, что его едва ли можно назвать течением. Эта «река», как мы думаем, только из него и состоит. Но где-то там, позади, — он указал на многие и многие акры мангровых деревьев, тянувшихся в глубь суши так далеко, как простирался взор, — протекает река, и притом такая, подобной которой мы не видели ни во сне, ни наяву.

— Но разве это не ее устье? — упорствовал Тейшейра.

— Возможно, самый его краешек. Но само устье? Мы уже проплыли мимо ее устья — устья, удушаемого илом и деревьями, которые там укоренились. Это заняло у нас больше пяти дней. Подумать только, — теперь, казалось, он лишь смутно осознавал присутствие Тейшейры, — река с устьем в шестьдесят лиг шириной! Течение в ней, должно быть, сильнее, чем в Тежу. Штормы у одного берега, возможно, даже и не видны с другого…