Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

— Здоровяка беру на себя, — бросил он им. — Потом будем действовать все вместе.

Покидая клетушку, Якопо споткнулся о порог. Он услышал, как двое из матросов захихикали ему вслед.

Сначала это были муравьи. Потом они превратились в червей, в клубок червей размером с яблоко (а затем и с кочан капусты) — неугомонный и скользкий клубок в недрах его желудка. Рот его наполнялся слюной, которую он сглатывал каждые несколько секунд или около того. Черви пили ее, размахивали своими хвостами и спаривались, производя других червей — более крупных. Может, он съел что-нибудь не то, но ведь он ничего не ел с прошлого вечера в «Сломанном колесе», когда у него в глотке исчезли пять или шесть пирогов Родольфо; те не выказывали никакого намерения вернуться. Может, он выпил что-нибудь не то, да, вполне вероятно, или же это все нервы, которые продолжали дребезжать с того мгновения, когда он выпустил из рук карлика, полет которого оборвался на полпути, и оказался лицом к лицу с тем самым человеком, который преследовал их под Прато, а также в Риме, переваливая через горы и преодолевая реки, пока наконец не настиг их здесь, в рыбачьем порту, ожидающих корабля, чтобы уплыть «куда-нибудь, где безопасно», — так он это понимал. И вот их преследователь здесь, на борту корабля.

Каждые несколько минут Бернардо поглядывал на Сальвестро и видел, что его друг поглощен разговором с тем самым человеком, от которого они и бежали: с полковником, который теперь, кажется, не собирался их убивать и который, кажется, теперь был не «полковником», но «капитаном». Так что, по всей вероятности, все дело было в нервах Бернардо, а если нет, то в этом странном заплесневелом запахе, царившем на корабле, в ядовитых испарениях того рода, что вызывают лихорадку, а если и не в этом, тогда в движениях самого судна, хотя они были легкими, почти неощутимыми. Из мебели в каюте имелось что-то вроде стола, встроенного в кормовую переборку, табурет и стул, на которых сидели, соответственно, Сальвестро и Диего, открытый спереди буфет, сплошь заставленный пустыми бутылками, а также две койки, расположенные одна над другой. На нижней сидел он, на верхней спала девушка. Никто из них до сих пор о ней не упоминал. Один угол был завален грудой грязного тряпья, возможно одежды. В другом стоял маленький сундук, обитый полосами железа и запертый на три внушительных замка. Время от времени его содержимое позвякивало, особенно когда корабль качало. Черви, пироги, выпивка, нервы, вонь или движения «Санта-Лючии»… Бернардо чувствовал, что его очень скоро может стошнить. Капитана Альфредо в каюте не было. Не было и ведра.

— Несвятая Троица, — говорил Диего, покачивая головой. — Альдо, Медичи и я. Если бы на переговоры с ним отправился я, все было бы по-другому. Медичи, разумеется, не собирался этого допустить, а что до Альдо, то он был болен, болезнь пожирала его изнутри, и я — у меня не было особого желания дышать тамошним воздухом. Этот запах ощущался даже в прихожей… Нет, они говорили наедине.

Этот кусок Бернардо уже слышал и даже почти его понял. Он помнил долгое ожидание у стен Прато. Точнее, долгое голодание. Потом это и произошло. Диего и кардинал обсудили с Альдо условия сдачи… Нет, эту часть он понял неправильно. Кардинал обсудил условия с Альдо, и Альдо сдал город, на условиях, которые… Он не вполне уловил то, что было сказано насчет «условий». Потом кардинал прискакал обратно в лагерь и рассказал о вызывающем поведении Альдо, которое стало предлогом для всего, что последовало затем. Бернардо чувствовал, что с этим что-то было не так, но была ли в этом вина Диего или кого-то другого, пока оставалось для него неясным.

— Мальчик это знал, — говорил Сальвестро. — Сын Альдо. Из-за этого он считал своего отца трусом.

— Значит, все они знали, — ответил Диего. — Неудивительно, что Медичи держал их взаперти. Альдо, однако, был очень даже храбр. У него не было выбора…

Для Бернардо все это разворачивалось слишком быстро. Он воспринял кусок о переговорах, кусок о сдаче города, но кусок об Альдо и его семье был ему не по зубам. Да и «условия» ничуть не прояснились. Он слышал, как перевернулась на другой бок девушка на койке над ним. Очень скоро его затошнит. Да, очень скоро.

— Медичи вышел из той комнаты, качая головой и жалуясь на «свиноголовость» своего старого друга Альдо. Он был чуть ли не в слезах, этот шарлатан. Помню даже, как он пытался убедить Кардону не атаковать. Вообрази, что было бы, если бы тот согласился! — Диего быстро ухмыльнулся, но потом его лицо снова осунулось. — Кардона, конечно, должен был все понимать. Даже тогда он должен был сознавать, что Альдо не мог не сдаться, что Медичи лжет ему без зазрения совести, а рядом был я, офицер, непосредственно ему подчинявшийся… Он должен быть знать, на кого именно падет вина.

Он говорил каким-то задыхающимся голосом.

Лоб у Сальвестро собрался складками.

— Почему? — сказал он наконец. — Почему он хотел, чтобы город был разграблен?

— Я жду возможности спросить у него об этом. Жду возможности спросить о многих вещах. Зачем бы еще я оказался здесь, на борту плавучей помойки, выполняя дурацкое поручение человека, которого ненавижу больше всех на свете?

Разговор плавал и извивался вокруг этого вопроса. Бернардо напряженно за ним следил, уверенный, что если будет слушать достаточно внимательно, то роль Диего во всем этом деле и его присутствие на корабле сделаются совершенно понятными — или, по крайней мере, перестанут быть столь необъяснимыми. Зверь, постепенно улавливал он, занимал центральное место в проекте Диего, который намеревался получить доступ к Уху Фернандо. Возможно, Ухо тоже было центральным, но все равно одно явно вело к другому: Зверь был ключом к Уху, и это имело какое-то отношение к «Славе». Когда доступ к Уху будет получен, все остальное более или менее встанет на место. Будет петиция, обращенная к Фернандо (через Ухо) против несправедливости, учиненной с Диего человеком, которого (по его выражению) он «ненавидит больше всех на свете». Это мог быть только Папа, догадался Бернардо, основывая свою уверенность на том факте, что всякий раз, когда звучали слова «Медичи» или «Лев», им неизменно предшествовали эпитеты «мерзкий» или «подлый», а сопровождались они придаточными предложениями, предвещавшими насилие, — например, «чью голову я смертельно хочу увидеть на колу». Это Папа был убийцей в Прато, хотя и через действия людей, не знавших, кому они служат (здесь был упомянут Руфо), которые полагали, что они служат Диего, меж тем как на самом деле служили Папе, а потому должны были, когда их поймают, выступить свидетелями против Диего, но им или кому-то из них удалось бежать, а Диего все равно оказался в опале. И эти люди в той же мере были жертвами обмана, что и Диего, потому что их убедили, будто они защищают семью Альдо, хотя на самом деле они охраняли ее только для того, чтобы убийцы, которыми были не они, могли расправиться с семьей Альдо позже. А потом в убийстве обвинили бы этих людей, с Диего заодно.

В этой последней части было что-то очень знакомое. Обвинение в том, чего он не совершал, — это затронуло глубинные струны в душе Бернардо. Он наблюдал, как Сальвестро и Диего воздвигают здание догадок и предположений, глядя друг на друга через стол. Потом его осенило: под «людьми», убийцами семьи Альдо, которые не были убийцами семьи Альдо, и солдатами, служившими Диего, которые не были на службе у Диего (хотя думали, что были), о которых эти двое говорили между собой, на самом деле подразумевались он сам и Сальвестро.

Последовало что-то еще об этих людях — тех же самых, которые, если будут найдены и Зверь, и доступ к Уху Фернандо, станут первым звеном в цепи событий, которые помогут вывести на чистую воду «человека, которого я ненавижу больше всех на свете», где его вина сделается очевидной, и таким образом будет восстановлена честь Диего и, наверное, их честь тоже, хотя Бернардо был далеко не уверен в том, что терял ее — или вообще имел ее, чтобы мог затем потерять. Ко всему прочему, тошнило его все сильнее. Он икнул и сглотнул.

— Кардинал Медичи, — говорил Сальвестро.

— Да. Наш возлюбленный Папа. Гореть ему в аду…

— Я пойду наружу, — вмешался в разговор Бернардо.

Двое обернулись на него, и девушка тоже подняла голову, разбуженная незнакомым голосом. Два других говорили уже несколько часов.

— Меня тошнит, — добавил Бернардо, бросился к двери и захлопнул ее за собой.

Сальвестро и Диего тупо посмотрели друг на друга, словно не понимая, как оказались в деревянной клетушке, плывущей посреди моря, меж тем как мгновение назад стояли на твердой почве в маленьком городке на выходе из долины Муньоне, в сотнях миль к северу. До них чуть слышно донесся звук рвоты: бульканье на палубе, мягкий всплеск за бортом.

— Мы были в авангарде, когда поступил приказ наступать. Я нашел Альдо в его дворце, в той самой комнате, возле которой ждал, пока он разговаривал с Медичи. При нем была одна только старуха. Охраны не было, а будь там охрана, мы бы ее перебили. Никто его не защищал, ты же помнишь? — (Сальвестро кивнул.) — Он был почти уже мертв, разлагался изнутри, судя по запаху. Он сказал только: «Значит, то, что рассказывают об испанцах, правда», а потом попросил о встрече со своей семьей, но, как я думал, все они бежали. Он улыбнулся, когда я это сказал, и, по-моему, так было лучше. Он уже знал, что умрет жалкой смертью. Позже прибыл кардинал и попросил у меня разрешения произвести последний обряд «для его старинного друга». Я, естественно, согласился. Еще одна ошибка. Когда он ушел, Альдо переменился, едва ли не обезумел. Он снова спросил о своей семье, и я сказал, что они уже далеко, возможно даже во Флоренции. На этот раз он стал возражать, громогласно заявил, что они по-прежнему в городе, что я должен найти их и охранять, как для его блага, так и для моего собственного. Он был умным человеком. И уже понял, что происходило. Я не обратил на него внимания. Я ничего тогда не понимал.