Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

Гозлан, рисуя день Людовика XV и его любовницы, говорит только об одних удовольствиях. Но также очень часто король в Лувесьене говорил о делах с Дюбарри и канцлером Мопу.

Парижский парламент в согласии с бретанским против герцога д’Эгильона, обвиненного в грабительстве позволил себе объявить этого вельможу достойным быть судимым перами.

Но Дюбарри была другом д’Эгильона; она добилась от короля того, что он в свою очередь объявил закрытие этого парламента, кроме того, повелевал чтобы преследования герцога д’Эгилона были прекращены, как несправедливые и дурно направленные.

В Лувесьене, водя своими тонкими прозрачными пальцами желтые и морщинистые пальцы государя, Дюбарри заставила его подписать тот единственный указ, который бросил Францию в ужасное смятение. Из Лувесьена же вышло это письмо, написанное 23-го декабря 1770 года, королем герцогу Шуазелю:

«Кузен!

Неудовольствие, доставляемое мне вашей службой, заставляет меня отправить вас в Шантлу, куда вы уедете в двадцать четыре часа. Я послал бы вас несравненно дальше, если бы особенно не уважал герцогиню де Шуазель, здоровье которой для меня крайне интересно. Берегитесь, чтобы ваше поведение не заставило меня принять иные меры. Затем, молю Бога, чтобы он хранил вас.»

Шуазель поддерживал парламенты; Людовик ХV сокрушал их, минута показалась удобной врагам первого министра, чтобы сокрушить и его власть. Дюбарри торжествовала. Наконец король отпустил своего Шуазеля, как она отказала своему.

Но это торжество против нее подняло непримиримую ненависть. В это же время вышел новый Pater посвященный королю:

«Отец наш, который в Версале, да будет прославлено ваше имя; ваше царствование поколеблено; ваша воля не исполняется ни на земли, ни на небеси; возвратите нам хлеб наш насущный, который вы у нас отняли, простите наши парламенты, которые поддерживали наши интересы, как прощаете своих министров, продавших их, не поддавайтесь внушениям Дюбарри, но избавьте нас от дьявола канцлера. Да будет так!»

Дюбарри смеялась до колотьев, читая этот Pater, который был принесен ей в Лувесьен. Голодный народ возмущался в провинциях, кричал в Париже: графина покупала кареты в пятьдесят тысяч франков; разрушали парламенты; ссылали их членов, виновных в привязанности к чести страны: из своей постели, окруженной артистами, фаворитка спорила со своим гравером о рисунке для своей кружки и бросала туфли в голову канцлеру Мопу, наступившего на лапу ее собачки Дорины. На нее написали следующее глупое четверостишие, непередаваемое по-русски:

France, tel donc ton destinD’etre soumise a la femelle;Ton salut vient de la Pucelle,Tu periras par la c…

И без стыда она назвала свою мать графиней. – Графиней чего? Мы не вспоминаем, мы не хотим вспоминать. И чтобы помочь разврату своего экс-любовника графа Жана, – в роде живой бочки Дананд, поглощавшей не воду, а золото, – она опустошала государственную казну.

Но милый граф Жан все еще не был доволен! Он желал, чтобы по примеру вдовы Скаррона его невестка стала, конечно втайне, но все таки легально величеством. – Надо кончить, мой друг, повторял он Дюбарри. Братец вас обожает; нужно, чтобы он женился на вас. Кто был этот братец? Конечно, король! Что касается другого братца, который продал свое имя графине, Гильома Дюбарри, от него избавились, уничтожив брак.

Предварительно она была разведена с мужем; теперь только от короля зависело окончить. Смерть короля избавила его от последней глупости, а Францию от последнего стыда.

* * *

Во время своего царствования, Дюбарри, понятно, не имела недостатка в любовных приключениях. Сельдяной бочонок постоянно пахнет селедкой. Куртизанка всегда останется куртизанкой. И притом к чему стараться быть верной любовнику, который и в шестьдесят лет не был верен?

Фаворитка Дюбарри имела много любовников, но знала ли она любовь? Да, она любила и была любима до самой смерти! Этого любовника звали Луи-Геркулес Тимолеон, герцог де Коссе Бриссак, пер и великий хлебодар Франции, губернатор Парижа, капитан Ста-Швейцарцев королевской гвардии, и кавалер его орденов.

Замечательно, что в любви, как и в дружбе, продолжительные связи начинаются так, как кончаются связи эфе-мерные. Никогда не говоря с ним, графиня чувствовала отвраще-ние к герцогу. Он, как уверяли ее, говорил о ней ужасные вещи. Она не выносила произнесения его имени в своем присутствии.

Однако, однажды, когда она говорила с одной из своих приятельниц г-жой де Мирепуа, разговор коснулся де Коссе Бриссака. Г-жа де Мирепуа, бывшая по-видимому и его приятельницей, горячо принялась за защиту герцога, против обвинений графини.

– Это неправда! – сказала она. – Это клевета! Никогда Бриссак не говорил о вас ни одного злого слова, и я представлю вам доказательство.

На другой день приятельница де Косее Бриссака принесла фаворитке письмо, написанное герцогом к г-же Мирепуа и содержавшее следующие его речи:

«Вы меня спрашиваете о моих чувствах относительно г-жи Дюбарри, я вам выскажу их с моей обычной откровенностью. Графиня Дюбарри кажется мне столь прелестной, что у меня не хватило бы мужества ненавидеть ее, если бы даже она сделала мне зло; но она мне никогда его не делала, и я не питаю к ней никакой вражды. Хвалят доброту ее сердца, говорят, она нелжива, это очень хорошие и очень редкие качества в этой стране. После этого вы знаете все, что рассказывают о ней; я каждый день слышу о ней постыдные речи, но слишком уважаю самого себя, чтобы повторять их. Если мне приписывают неучтивые слова о графине Дюбарри, я громко не признаю их. Если бы я произносил подобные слова, я устыдился бы и отправился бы испросить прощения у оскорбленной личности. Будьте в этом уверены, сударыня, и удостойте, если необходимо, принять заботы о моем оправдании.»

Чтение этого письма тронуло Дюбарри. Оно доказало ей, что у нее одним врагом меньше; и если бы враг этот был стар или дурен, она мало беспокоилась бы; но герцог де Коссе Бриссак был молод и красив; графине было приятно узнать, что он не ненавидел ее; еще лучше что он расположен любить ее.

Ясно, что мужчина должен быть расположен любить женщину, которую он находил прелестной и доброй.

Через несколько времени, в Фонтенебло, прогуливаясь утром одна в лесу, тогда как король охотился, Дюбарри встретила Бриссака. При виде его она покраснела. Да, покраснела. Со своей стороны Бриссак тоже казался смущенным. Он снова начал свои протестами против недостойной клеветы; она прервала его. К чему говорить о скучных вещах, когда можно поговорить о приятных.

Он предложил ей руку, и их прогулка продолжалась почти три часа.

Что говорилось в течение этих трех часов? Что говорится людьми начинающими любить друг друга, и которые сами не смеют в том себе признаться?..

Приключение, начавшееся романом, романом же и продолжалось, что составляло одну из главных прелестей для графини… В этой интриге было все: и пламенные записки, и боязливые свидания, и ревность, и готовность на самопожертвование. Но всего страннее было то, что она устояла против течения времени.

Правда – как опытные любовники и герцог и графиня не злоупотребляли своим счастьем. Каждую неделю, уведомленный письмом, Коссе де Бриссак проникал по потаенной лестнице к графине и проводил с ней вечер; целый вечер, после которого, даже за все бриллианты короны, Дюбарри не согласилась бы принять самого короля.

Усталая, но не насыщенная сладострастием, она засыпала дыша воспоминаниями.

В другие дни Коссе-Бриссак бывал в Лувесьене только как друг и никогда не присутствовал на праздниках, даваемых прелестной хозяйкой. В эти ночи: когда переряженная нимфой или нереидой, Дюбарри во главе толпы женщин танцевала с элегантными вельможами под восхитительную музыку, – Лувесьен принадлежал не любви, а удовольствию… И де Бриссак не только не веселился, но даже скучал на этих праздниках.

* * *

Таким образом, не оглядываясь ни назад, ни вперед Дюбарри жила полной жизнью. Между тем, приближалась минута когда следовало заняться и настоящим и будущим,

27 апреля 1774 года, возвратившись из Трианона, король заболел сильной лихорадкой. Сначала считали ее за простую простуду; но на другой день выказалась жестокая болезнь – оспа.

Дюбарри потребовала, чтобы два медика Лорри и Бордэ присоединились к Мартиньеру, обыкновенному медику его величества. Но наука не могла сделать ничего; сам Людовик XV, от которого сначала скрывали опасность, понял ее, когда Мартиньер, недовольный двумя новыми медиками, сказал ему: «Государь, прыщи, которые покрывают ваше лицо, будут три дня образовываться, три дня созревать и три дня подсыхать.» Сорок шесть лет назад у короля была уже эта болезнь, но в его годы, она была опаснее: «у меня оспа!» прошептал он тоном человека, сознающего, что все потеряно.

«И обращаясь к Дюбарри, которая не покидала его в течение пяти дней, он прибавил: «Нам нужно расстаться, дружок; отправляйтесь в Рюэль, к герцогинь д’Эгильон; она и ее муж всем обязаны вам. Если мое состояние улучшится вы возвратитесь; ведь вы не сомневаетесь, что я всегда имею к вам самую нежную привязанность.»