сможет утверждать, что представляет всю Францию. И ему придется отправить сюда войска, а значит, ослабить внешнюю оборону. Хорнблауэр не рассчитывал на победу, но видел, что есть шанс – пусть даже крохотный – развязать партизанскую войну. Сперва небольшие отряды в горах и в лесах, а там – как знать… Он – королевский офицер; если можно уничтожить одного вражеского солдата ценою жизни ста французских крестьян, его долг – это начинание поддержать. Так почему он спорит? Не потому ли, что личные чувства мешают мыслить логически? Ему случалось посылать людей в почти безнадежные предприятия и даже участвовать в них самому, однако нынешняя затея выглядела полностью безнадежной, и в нее могли втянуть графа.
– И все же, – настаивала герцогиня, – вы предлагаете сложить руки и покориться?
Хорнблауэр почувствовал себя осужденным, который последний раз перед казнью смотрит на залитый солнцем мир. Вокруг сгущалась сумрачная неизбежность войны.
– Нет, – ответил он, – я предлагаю бороться.
Мрачные лица просветлели, и Хорнблауэр понял, что выбор зависел от него. Продолжи он отговаривать от мятежа, герцогиня бы сдалась. От этой мысли ему сделалось еще тяжелее, как ни убеждал он себя, что все решила судьба и в этих обстоятельствах никто бы не смог ответить иначе. Жребий был брошен.
– Ваше королевское высочество обвинили меня в пессимизме, и обвинили справедливо. Это безнадежное предприятие, но отсюда не следует, что от него надо отказаться. Однако мы не должны обольщаться надеждой на легкий успех. Борьба будет долгой, бесславной и трудной. Нам предстоит стрелять по солдатам из-за деревьев, подползать с ножом к часовому. Сжечь мост, перерезать горло нескольким тягловым лошадям – это будут наши великие победы.
Он чуть было не сказал «наши Маренго и наши Иены», но при роялистах не следовало упоминать победы Бонапарта.
– Наши Стенкерки и Фонтенуа[57], – продолжал Хорнблауэр. Нелегко в нескольких фразах объяснить профанам, что такое партизанская война. – Королевский наместник в Ниверне будет спать на голых камнях и есть сырое мясо, чтобы не выдать себя дымом костра. Только такими усилиями можно чего-либо достигнуть.
– Я готов, – ответил граф.
В противном случае его ждало изгнание до конца дней.
– Я знала, что могу положиться на верность Ладонов, – проговорила герцогиня. – Ваше назначение будет подписано немедленно, господин граф. Вы получите всю полноту королевской власти в Ниверне.
– А каковы намерения вашего королевского высочества? – спросил Хорнблауэр.
– Я поеду в Бордо, подниму Гасконь.
Вероятно, это самое разумное: чем шире распространится восстание, тем больше неприятностей оно доставит Бонапарту. Мари поедет с герцогиней, и в случае поражения они смогут бежать в Англию морем.
– А вы, милорд? – спросила герцогиня.
Все взгляды были обращены на Хорнблауэра, но он, вопреки обыкновению, этого не замечал. Ему предстояло сделать сугубо личный выбор. В Англии он получит эскадру линейных кораблей, а через несколько лет войны станет адмиралом, одним из тех, от кого зависит судьба отечества. Здесь его в лучшем случае ждет жизнь среди голодных оборванных беглецов, в худшем – веревка и сук. Возможно, долг требует сберечь себя и свои таланты для Англии, но у королевского флота много толковых офицеров, а в Ниверне у него есть уникальное преимущество: он знает французов, а французы – его. Однако все эти доводы не значили ровным счетом ничего. Он просто не мог разжечь здесь слабенький огонек мятежа и сбежать, бросив друзей на верную гибель.
– Я останусь с господином графом, если, конечно, ваше королевское высочество и он на это согласны. Надеюсь, что смогу быть ему полезен.
– Конечно, – ответила герцогиня.
Хорнблауэр встретился глазами с Мари, и его осенила ужасная догадка.
– Мадам, вы же отправитесь с ее королевским высочеством?
– Нет, – ответила Мари. – Вам нужны люди, а я знаю здесь каждый брод и каждую тропку. От меня будет не меньше проку, чем от мужчины. Я тоже останусь с господином графом.
– Но, Мари… – начал граф.
Хорнблауэр и не пытался спорить. Что толку спорить с ветром, когда тот меняет направление, или с падающим деревом? Это рок, и он неотвратим. Граф лишь раз глянул на Мари и тут же умолк.
– Очень хорошо, – сказала герцогиня.
Она глянула на них троих – пора было переходить к делу. Хорнблауэр отбросил все личные чувства. Это война – война со всеми проблемами времени, расстояний и психологии. Почти машинально он принялся распутывать их клубок. Над столом, где еще недавно сидел префект, ожидая указаний из Парижа, висела крупномасштабная карта департамента, по стенам – еще более подробные карты супрефектур. Дороги, реки, леса. Прощай, Англия.
– Прежде всего надо узнать, где находятся ближайшие регулярные части, – сказал Хорнблауэр.
Кампания на Верхней Луаре началась.
Глава девятнадцатая
Тропа, по которой они шли, утыкалась в другую почти под прямым углом. Даже здесь, под соснами, чувствовалась удушающая предгрозовая жара. Хорнблауэр стер ноги в кровь и еле ковылял, хотя под ногами был мягкий ковер сосновых иголок. Стояла полная тишь: ни шороха, ни шелеста веток. Три вьючные лошади с провиантом и боеприпасами и три верховые (на двух ехали раненые, на одной – его превосходительство королевский наместник в Ниверне) ступали почти беззвучно. Двадцать мужчин и женщин, идущих с Хорнблауэром по тропе, составляли ядро армии его христианнейшего величества. Авангард – пять человек под командованием Брауна – двигался впереди, арьергард – еще пять человек – замыкал тыл.
На перекрестке ждал связной, которого Браун, как толковый офицер, оставил, чтобы главные силы знали, куда направиться. Когда они приблизились, тот повернулся и указал на что-то висящее на дереве за тропой.