стоял чудесный весенний день, с яблонь на всадников дождем летели белые лепестки, Луара весело искрилась под солнцем. За первым поворотом показались шпили Невера, за следующим – дворец Гонзага. Хорнблауэр скользнул по нему взглядом, заморгал и посмотрел снова. Мари ехала рядом с ним, граф – сразу за ней, и он повернулся к ним, ища подтверждения увиденному.
– Белый флаг, – сказала Мари.
– Мне тоже так кажется, – удивленно проговорил Хорнблауэр.
– Мое зрение так слабо, что я не вижу никакого флага, – посетовал граф.
Хорнблауэр обернулся к Брауну, который ехал позади, рядом с Аннетой.
– Над дворцом белый флаг, милорд.
– Трудно поверить, – заметил граф. – Утром из Невера сообщили, что здешний префект, Борегар, перешел на сторону Бонапарта.
И впрямь очень странно; даже если флаг подняли нечаянно, то все равно очень странно.
– Мы скоро узнаем, – сказал Хорнблауэр, сдерживая желание пустить лошадь в галоп.
Они приближались к дворцу. На башне по-прежнему развевался белый флаг, у ворот стояли солдаты в грязных серых мундирах, рядом паслись стреноженные лошади.
– Это мушкетеры королевской гвардии, – сказала Мари.
Хорнблауэр узнал мундиры – он видел их и в Версале, и в Тюильри.
– Королевские мушкетеры нас не тронут, – промолвил граф.
Сержант пристально на них взглянул, вышел на дорогу и спросил, кто едет.
– Луи Антуан Эктор Савиньен де Ладон, граф де Грасай со свитой, – ответил граф.
– Проезжайте, господин граф, – сказал сержант. – Ее королевское высочество в префектуре.
– Какое высочество? – удивленно проговорил граф себе под нос.
Во дворе сидели на лошадях человек двадцать мушкетеров. Колыхались белые знамена. Из дверей префектуры выбежал человек и начал прибивать воззвание. «Французы!» – было первое, самое крупное слово.
– Ее королевское высочество герцогиня Ангулемская, – проговорил граф.
Прокламация звала французов бороться с узурпатором и хранить верность Бурбонам. Дальше утверждалось, что король с войском в Лилле, весь юг под командованием герцога Ангулемского готов противостоять тирану, а европейские армии движутся к Парижу, чтобы заключить кровавое чудовище в цепи и возвратить отцу народа трон его предков.
Герцогиня пылко обрадовалась Хорнблауэру и графу. Ее красивое лицо осунулось от усталости, амазонка была забрызгана грязью. Всю ночь она скакала в Невер вместе с эскадроном мушкетеров и поспела почти одновременно с прокламацией Бонапарта.
– Городские власти тут же перешли обратно на нашу сторону, – заметила герцогиня.
В Невере не было гарнизона; двести мушкетеров заняли префектуру без единого выстрела.
– Я собиралась послать за вами, господин граф, – продолжала она. – Какое счастье, что и лорд Орнблор здесь, – мне это было неизвестно. Я собиралась назначить вас королевским наместником в Ниверне.
– Вы думаете, мятеж может оказаться успешным, ваше высочество? – спросил Хорнблауэр.
– Мятеж? – переспросила герцогиня чуть недовольным тоном.
Для Хорнблауэра это прозвучало реквиемом. Герцогиня – самая умная и отважная из Бурбонов, но даже она не думает о движении, которое создает, как о мятеже. Мятежник – Бонапарт, она подавляет бунт, пусть даже Бонапарт сидит в Тюильри и ему подчиняется армия. Однако это война, война не на жизнь, а на смерть, и некогда препираться с дилетантами.
– Не будем спорить о словах, мадам. Думаете ли вы, что у Франции хватит сил изгнать Бонапарта?
– Его ненавидят все.
– Но это не ответ на мой вопрос, – упорствовал Хорнблауэр.
– Вандея будет сражаться, – ответила герцогиня. – Там Ларошжаклен[56], и народ встанет на его сторону. Мой супруг поднимает юг Франции. Король со своей гвардией обороняет Лилль. Гасконь даст отпор узурпатору – вспомните, как Бордо откололся от него в прошлом году.
Вандея, быть может, и восстанет, но Хорнблауэр не верил, что герцог Ангулемский и толстый подагрический король сумеют повести народ. Что до Бордо, он помнил Руан и Гавр, безразличных жителей, конскриптов, желавших одного – избежать службы. Год они прожили в мире при довольно мягком правлении, так что, возможно, будут сражаться за свое благополучие. Возможно.
– Вся Франция знает теперь, что Бонапарта можно победить и свергнуть, – продолжала герцогиня. – Это многое меняет.
– Пороховой погреб разлада и недовольства, – сказал граф. – Одна искра – и он взорвется.
Хорнблауэр, занимая Гавр, думал то же самое – и, как на грех, в тех же самых выражениях.
– У Бонапарта армия, – ответил он. – Чтобы разбить армию, нужна армия. Где мы ее возьмем? Старые солдаты преданы Бонапарту. Станут ли гражданские воевать, а если да, успеем ли мы их обучить и вооружить?
– Вы пессимистично настроены, милорд, – заметила герцогиня.
– Бонапарт – самый талантливый, самый искусный и самый смелый полководец, какого знала история. Чтобы отразить его удар, нужен стальной щит, а не бумажный цирковой круг.
Хорнблауэр глянул поочередно на герцогиню, на графа, на Мари, на главного из приближенных герцогини, который с начала разговора молча стоял у нее за спиной. Они были мрачны, но непреклонны.
– Так вы предлагаете, например, господину графу склониться перед узурпатором и ждать, когда европейские армии вновь завоюют Францию? – спросила герцогиня лишь с легкой долей иронии. Она лучше других Бурбонов умела сдерживать чувства.
– Господин граф вынужден бежать из-за проявленной ко мне доброты, – произнес Хорнблауэр. Однако он понимал, что всего лишь уходит от ответа.
Всякое сопротивление Бонапарту во внутренней части Франции лучше, чем ничего, пусть даже его быстро подавят. И не важно, каковы будут жертвы. По крайней мере, Бонапарт не