на друга. Она заботилась обо мне и держала меня в чистоте, обтирая мокрым платком. Она и на корабле заменяла мне мать, как заменяла всегда и везде.
И я, совсем еще мальчишка, начал понимать, что такое боль. Я был вынужден разделять с теми, кто меня окружал, самые сокровенные и щекотливые моменты своей жизни и не мог не помогать им.
На барже мы все стали молиться, и молились не только верующие люди, но и многие из взрослых по вечерам служили настоящие молебны. В глубине души молился каждый.
Ситуация стала совсем невыносимой, когда мы пристали к острову Кос. К нам присоединилась еще маленькая группа депортированных, всего несколько семей, но с гигиеной стало совсем плохо. Их погрузили не на нашу баржу, но мы знали, что будут еще пополнения, которые сделают жизнь на борту еще труднее. И дело было не в них самих и не в их поведении, а в том, что каждый лишний человек на борту означал еще большую тесноту, духоту и грязь. Двигались мы только по ночам, а днем останавливались в какой-нибудь бухте или возле скал. Баржи вставали на якорь борт о борт, и в эти моменты мы могли переброситься парой слов и узнать, что происходит на соседнем судне. Для нас это был единственный способ получить хоть какую-то информацию о положении дел у соседей и сосчитать, сколько народу осталось на борту и сколько погибло. Многодетные семьи разлучили и поместили на разные баржи, и каждая остановка давала людям возможность хоть что-то узнать о своих близких.
Вонь в трюмах становилась день ото дня невыносимее. К запаху мочи и навоза, которым была пропитана баржа, присоединился еще запах наших немытых тел.
Мало того, день ото дня мы все больше голодали, обезвоживались и слабели. Однако старшие изо всех сил старались смягчить страдания более слабых и отказывались от пищи, чтобы накормить и напоить женщин и детей.
Ели мы только то, что взяли с собой, ничего не получая от немцев. Ну, они же просили нас упаковать еду в пакеты и взять ее вместе с одеждой и ценностями. Самой большой проблемой для нас была вода. Взрослые ее старательно распределяли, но было ясно, что ее не хватит, чтобы все могли доплыть до Пирея. Мы плыли уже целую неделю.
Даже в такое отчаянное время наша община не утратила чувства сплоченности и братства. Никакие бедствия, никакие ужасы, к которым мы не были готовы, не смогли разорвать соединявшую нас связь. Мы держались с достоинством и в полном согласии с другими. Такое поистине фантастическое поведение уважали все. Ни один из нас не повел себя иначе, и так продолжалось до нашего прибытия в пункт назначения.
Днем баржи бросали якорь неподалеку от какого-нибудь островка, и нам разрешали выйти на палубу, а если запах, идущий от нас, был слишком силен, то разрешали и окунуться в море. Когда я думаю об этом сегодня, мне трудно поверить: мы ныряли в сверкающее море, а рядом умирали люди, потому что нас содержали в нечеловеческих условиях.
Немцы, наблюдавшие за нами со своих сторожевых вышек, наверное, замечали, что у нас, евреев, не было попыток взбунтоваться, несмотря на жуткие условия существования. В итоге они начали ослаблять контроль, потому что понимали, что мы неопасны.
И действительно, никто и не думал бежать. Может, те, кто помоложе и покрепче, и могли бы, но их пугали последствия. Однако я не исключаю, что, если бы мы знали, что нас везут в лагерь смерти, мы бы рискнули и пошли ва-банк.
Но мы не знали, куда нас везут, и думали, что едем просто на работы, но уж никак не в Германию или в Польшу. Мы все еще цеплялись за надежду, что кошмар кончится, что это путешествие станет последним испытанием и все изменится к лучшему. Нас удерживал страх, что в случае, если кто-то из молодежи попытается оказать хоть малейшее сопротивление, немцы прежде всего возьмутся за его семью. Кто же позволил бы себе подвергать опасности свою мать, тетушку или сестру? Я, конечно же, не позволил бы… Но сегодня я не могу сказать, правильно ли мы поступили, потому что сегодня я знаю, что должно было случиться с нами в конце пути.
То и дело над нашими головами пролетали самолеты разведки, и поверхность моря неподалеку от барж подозрительно морщилась. Это были английские и греческие подлодки, патрулировавшие воды Эгейского моря. Вполне возможно, что они вели нас от самого отплытия. Однако помогать нам никто не собирался. Ведь не помогли же союзники итальянским солдатам, которые после 18 сентября отказывались сотрудничать с нацистами. Многих из них тогда увезли в один из концентрационных лагерей, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы их защитить.
Наконец мы прибыли в Пирей. Все баржи пришли вместе, одна за другой, как и отплывали. Нам приказали сходить на берег в колонне по одному. На берегу нас дожидались несколько грузовиков и вооруженные немцы, готовые нас принять. И на этот раз нас загрузили в транспорт, как скотину, и повезли в Хайдари, в тюрьму недалеко от Афин. Мы с Лючией все так же держались поближе к отцу, а остальные семьи, особенно многодетные, немцы безжалостно разлучали.
Сойдя с грузовиков, мы оказались на большой площади, посередине которой возвышалась казарма из нескольких кирпичных корпусов. Не говоря ни слова, нацисты втолкнули нас в одну из комнат, очень тесно прилегавших друг к другу, практически смежных. В той, куда поместили нас, больше трехсот человек, не было ничего, кроме большой бадьи для естественных нужд. Общаться с теми, кто находился в соседних комнатах, мы могли, только переговариваясь через узкие запертые двери. Но самым трудным были жара и духота. Описать августовскую жару в Афинах невозможно. Она намного сильнее, чем на Родосе, то есть абсолютно невыносима. А мы еще целую неделю провели закрытые в трюмах наших барж.
И в этом закрытом раскаленном пространстве мы страдали от жажды как никогда.
Переговариваясь с соседними комнатами, мы выяснили, что в одну из них поставили ведро с водой. Вода была нужна срочно, особенно для детей, но мы не знали, как ее добыть.
Выход из положения нашел электрик с Родоса. Он где-то раздобыл электропровод, отрезал от него достаточно длинный кусок и вытащил оттуда медную проволоку, оставив только пластиковую оболочку. Получилась длинная гибкая трубка, которую просунули в соседнюю комнату сквозь замочную скважину. Ребята из соседней комнаты погрузили конец трубки в ведро с водой, и мы давали попить тем, кому было особенно тяжело: детям и беременным женщинам. Этот