после 1750 года[964].
В период между 1500 и 1800 годами доля городского населения в Европе удвоилась. Между 1650 и 1750 годами уровень урбанизации в Европе был немногим ниже, чем в Японии, примерно соответствовал уровню региона Нижней Янцзы и превышал уровень Китая в целом. Быстро растущее преимущество Европы не было исключительно следствием индустриализации и сопровождающего ее возникновения новых фабричных городов. Оно уходило своими корнями в прошлое и было связано с феноменом, который Ян де Фрис назвал «новой урбанизацией» второй половины XVIII века. Она выразилась в росте городского населения в целом, но прежде всего в средних и малых городах, сначала охватив Англию, а после 1800 года и Южную Европу. Рост населения в очень больших городах был, напротив, менее сенсационным и не выходил за рамки общего прироста населения Европы. Только благодаря железным дорогам возник новый импульс для сверхпропорционального роста больших городов, который, тем не менее, не привел к возникновению сверхкрупных мегаполисов, которые стали обычным явлением за пределами европейских границ в мире XX века.
Иерархии
Таким образом, в XVIII веке Западная Европа (в отличие от России и Испании) постепенно приобрела тонко дифференцированную иерархию городов, в которой все размеры были представлены достойным образом. Ян де Фрис, будучи осторожным эмпириком, который предпочитает рассуждать о «микрорегионах», а не национальных государствах или тем более о Европе в целом, считает справедливым мнение, что уравновешенное взаимоотношение ранга и размера (rank/size) городов является характерной чертой европейской урбанизации[965]. Европа к западу от России имела географически плотную, интегрированную за счет интенсивных межчеловеческих взаимодействий и при этом дифференцированную по вертикали систему городов, в которую входили и города заокеанских колоний (хотя этот феномен до сих пор остается непроясненным). Де Фрис подметил еще одну особенность Европы конца XIX века: в ряде ее стран, вероятно впервые в истории, был преодолен порог, за которым важнейшей движущей силой урбанизации стал естественный прирост среди самого городского населения, а не приток людей из сельской местности или из других стран. Напротив, население очень больших североамериканских городов, в которых сосредотачивались прибывшие в страну иммигранты, вплоть до начала Первой мировой войной не было способно к демографическому самовоспроизводству несмотря на схожий с северо-западноевропейским уровень экономического развития[966]. При всей уместности скептического отношения к многочисленным, порой скорее идеологически мотивированным утверждениям об особом, привилегированном пути Европы надо признать: особый путь ее урбанизации, по всей видимости, хорошо подтверждается эмпирическими данными.
Исследователи урбанизации склонны к сравнительной оценке городских структур. Они придают большое значение тому, чтобы соотношение между большими, средними и маленькими городами было «адекватным». В соответствии с их мнением, в XIX веке «зрелая» иерархия городов существовала не только в Великобритании, Франции, Голландии, Германии, но и в США. Она отсутствовала в Дании или Швеции, где значительное превосходство имели Копенгаген и Стокгольм. Такой же незрелой была иерархия городов в России, где за двумя мегаполисами на ее верхушке – Санкт-Петербургом (в 1913 году на четвертом месте в Европе по численности населения) и Москвой, – собственно говоря, не следовало других крупных городов. В 1890‑е годы третьим по величине в России был Саратов, население которого насчитывало 50 тысяч человек, что соответствовало лишь десятой части жителей Санкт-Петербурга. Динамичные тенденции урбанизации времен поздней Российской империи не затронули этой типичной, возникшей по воле центральной власти столицы губернии, которая всегда исполняла лишь административные и военные функции[967]. То обстоятельство, что в России не образовалось многоступенчатой иерархии городов, стало одним из больших препятствий при ее модернизации.
Япония, напротив, максимально приблизилась к идеалу беспрерывного спектра городов. В Китае он существовал в старые времена, но в XIX веке здесь явно не хватало небольших городов уровня от 10 до 20 тысяч жителей. Быстрый же рост очень больших городов ограничивался лишь небольшим числом мегаполисов, почти все из которых располагались на побережье или по соседству с прибрежными районами. Предположению исследователей городов, считающих подобные провалы и диспропорции на шкале городов признаком слабых междугородних коммерческих связей, противоречат результаты исследований китайских историков, которые свидетельствуют о процессе усиливающейся интеграции городов в «общенациональный» рынок. Иначе говоря, подход, исходящий скорее из «эстетической» логики некой равномерно развитой иерархии городов, построенной на основе западных образцов, является проблематичным. Вместо этого необходимо обращать внимание на детали экономического воздействия, которым обладали различные структуры. В Китае, например, наряду с небольшим количеством мегаполисов на побережье, росли число и размеры городов среднего порядка – прежде всего тех, которые не имели административных функций. В этих так называемых «неадминистративных рыночных центрах» торговля могла развиваться в относительной свободе от жесткого государственного регламентирования. Наличие «неидеальной» иерархии, таким образом, вполне могло иметь смысл в функциональном отношении.
3. Между дезурбанизацией и сверхростом
Сокращения
В оценках вообще следует проявлять определенную осторожность. Особо быстрый квантитативный рост размера и числа городов не является сам по себе признаком бурной модернизации, а дезурбанизация часто, но далеко не всегда является признаком кризиса или стагнации. В Японии, так же как и в Европе, так называемая «протоиндустриализация» XVIII века сопровождалась оттоком населения из больших городов. В целом в период до 1800 года процессы дезурбанизации проявили себя в самых разных частях Европы, в частности в Португалии, Испании, Италии и в Нидерландах[968]. Сокращение городской жизни на юге Европы при этом было выражением всеобщей тенденции, которая заключалась в перемещении центра тяжести европейской городской культуры на север и в сторону Атлантики. Только в начале 1840‑х годов повсюду в Европе приостановился процесс ослабления городов и уменьшения городского населения.
Исключение составляли Балканы. По сравнению с регионами похожего уровня экономического развития они были высокоурбанизированным пространством. Это не было результатом особенной динамики развития региона в XIX веке, а являлось наследием прошлого, благодаря высокому престижу городской культуры в Османской империи и тому значению, которое она придавала укрепленным гарнизонным городам. После падения Османского владычества на Балканах несколько стран пережили период дезурбанизации. Одним из ярких примеров является Сербия, где во времена беспорядков 1789–1815 годов процент городского населения резко снизился. В Белграде, в котором в 1777 году было около 6 тысяч домов, в 1834‑м их насчитывалось только 769[969]. Сербская революция настолько основательно разрушила османские институты, что даже городские структуры оказались ненужными. Похожая ситуация имела место в Черногории после 1878 года, а в Болгарии рецессия городского развития затянулась на долгое время.
Иные причины имела дезурбанизация в Юго-Восточной Азии. Города здесь сильно выросли вследствие экономического бума, наступившего после 1750 года. В Бангкоке в начале XIX века проживало более десятой части всего сиамского населения[970]. Подобной была ситуация в