с прозрачными глазами, существо из другого мира, из другого времени и другой солнечной системы. Только на первый взгляд можно было подумать, что мы похожи, потому что все сходства между нами кончились, не успев даже начаться, – хотя, если говорить серьезно, это должно было быть свойством всех сходств в мире, – рано или поздно кончаться, оставляя нас в недоумении относительно действительного смысла этой схожести, и заставляя изо всех сил цепляться за нее, догадываясь, что любое сходство – это только фикция, дешевый обман, призванный облегчить нам блуждание в тумане сомнительной жизни, так что – чем дальше ты будешь уходить от него прочь, тем меньше будет у тебя оставаться шансов найти собеседника, – и это не только потому, что собеседник вообще большая редкость на земле, но еще и потому, что чем дальше ты будешь уходить по этой дороге прочь, тем меньше нуждаться в этом самом собеседнике. Не исключено, что скоро даже сама мысль о нем будет вызывать у тебя только снисходительную усмешку. Снисходительную усмешку, Мозес. Снисходительную усмешку, сэр. И даже если бы вдруг случилось такое чудо и мы заговорили бы вдруг, открывая навстречу друг другу свои маленькие уютные мирки, то что бы такого я мог бы узнать о тебе, всегда оставаясь в стороне и наблюдая за тобой издали, словно через толстое стекло, лишь приоткрывающее, намекающее, указывающее примерное направление, но все равно оставляющее тебя в неведении относительно главного, например, относительно этой тусовки в чьей-то квартире, трясущего своей бородой Сержа М., новых китайских колготок, о прочности которых рассказывают чудеса, и еще множество другого, не менее важного, например, этот лиловый сигаретный дымок, плывущий над зажженной лампой, орущий реп, от которого звенели ложки в стакане, Господи, ну и слушали же когда-то такую дрянь, пачка уже почти пуста и надо завтра стрельнуть у мамы хоть полтинник, чтобы купить новую, может быть, даже зачет по средним векам или этнографии, выставка во Дворце молодежи и занудный бедняга Поппер, на второй странице которого ты засыпаешь, хотя твой дружок и рассказывал тебе, что это просто потрясающе, поход в мороженицу по какому-то случаю, что там сегодня в кино, ай, да ну его, он такая зануда, на дне сумочки лежат ключи, косметичка и проездной, да еще баллончик с газом, пачка презервативов и записная книжка, главное богатство, без которого кончилась бы жизнь, ну, убери же, наконец, руки, прошу тебя, подожди еще немного, вот так, да, да, да, давай быстрей, а то они сейчас придут, а со стены смотрит плакат с лысыми неграми и еще один с Эминемом и Камерон Диаз, конечно, если бы я была Камерон Диаз, то уж, наверное, показала всему свету, чего она стоит, тем более что между двумя плакатами висела фотография Битлов, которых я тоже люблю, но конечно не так, как ты, а это значит, что с твоей точки зрения я не люблю их вовсе, так что получается, что нас с тобой связывает одно только слово – люблю или не люблю – и если мы хотим сохранить то, что у нас еще есть, то нам не следует заниматься пустым анализом, а напротив, делать вид, что слово это вполне исчерпывает все, что следует исчерпать, тем более что других слов у нас все равно уже не осталось, так что пусть будет хоть это, связывая тебя обоюдным обманом с чудо-киской, растиражированной миллионами экземпляров, в чем она, разумеется, нисколько не виновата, потому что разве можно быть виноватым в том, что все вокруг вдруг начинают обесцвечивать волосы и надевать одинаковые куртки, а из всех окон несется одна и та же мелодия, ей-богу, со стороны даже бывает любопытно смотреть, как могучее желание быть-как-все или, по крайней мере, не-хуже-чем-другие, борется с жалкими попытками остаться самой собой – неповторимой и ослепительной, – но, опять же, конечно, – в границах дозволенной неповторимости – круг, который замкнут навечно, так что тебе не убежать из него до гробовой доски, и пусть тебя, по крайней мере, утешает то, что, в конце концов, таков удел всех живущих – метаться внутри заколдованного круга, между сходством и различием, то есть между фата-морганой и серой действительностью, в мире, где и без того все так перемешано, что уже никто не осмеливается серьезно отличить одно от другого.
Одно от другого, Мозес.
Вцепившийся в свою флейту фавн, похоже, спал, уткнувшись подбородком себе в грудь, и только борода его тряслась при каждом толчке этого бензинового Ковчега.
Разворачивающаяся за стеклом цепь фонарей словно указывала направление движения. Перемежающиеся полосы света и тени пронизывали автобус, словно рентгеновские лучи, так что могло показаться, что он – только призрак, сквозь который можно видеть противоположную сторону дороги, к самому краю которой бесшумно подступила теперь бледная стена домов.
Неоднозначность вещей и понятий всегда казалась ему тем самым загадочным ключом, с помощью которого можно было бы попытаться проникнуть за запертую дверь. Неоднозначность и неопределенность, сэр. Позволю себе промолчать по этому поводу, потому что ты все равно пропустила бы все мимо ушей, которые даны тебе для того, чтобы слушать эти нехитрые ритмы, все еще привычно именуемые «музыкой», или задыхающийся ночной шепот, а вовсе не затем, чтобы разбираться в бессмысленных сплетениях вполне чужих тебе слов, намеков и умолчаний.
И тем не менее, Мозес.
И тем не менее, дружок.
Если бы мне вдруг случилось говорить перед всеми, здесь собравшимися, то, наверное, я бы напомнил им, в первую очередь, о том, что lex contradictionis не должен знать никаких исключений, не столько в силу своего дурного характера, сколько в силу своей печальной природы, которая обрекла его быть карающим судьей, лишающим наш мир какого бы то ни было смысла. И все же, – сказал бы я, удивляя присутствующих, – несмотря на это, другая реальность тоже явно была налицо.
Автобус, призрак, Ноев ковчег.
И все это в одно и то же время, в одной и той же точке пространства, что навевало на мысль: в конце концов, сэр, каждый получает только то, что он получает, не больше и не меньше. Один – железную коробку с двигателем внутреннего сгорания, а в придачу к этому – твердую уверенность в справедливой неизменности маршрута, тогда как другой – качающийся на краю света и ничего не знающий о завтрашнем дне Ноев ковчег, – а кто-то еще и туманную тень мчащегося по городу призрака, сквозь которого можно увидеть, при желании, противоположную улицу.
Каждому свое, сэр, – потому что, к примеру, Ноев ковчег – это приют для слабых, где нет места для обесцвеченных кисок, хотя