в том, что видели теперь его глаза.
Конечно, это была Смерть, Мозес, – кто бы стал сомневаться, дружок? Смерть, не имеющая никакого собственного лица, – если, конечно, верить свидетельству многих средневековых мистиков, – та самая бесплотная и беззвучная Смерть, занимающая себе на время лицо у того, за кем она пришла.
Смерть, смотрящая на тебя твоими собственными глазами.
Убаюкивающая тебя твоим собственным голосом.
Успокаивающая твоей собственной улыбкой.
А впрочем, так и должно было бы быть с той, которая всю жизнь оставалась где-то далеко-далеко, на другом конце света. Не мудрено было, что ты легко забывал о ее существовании и только в конце жизни вспоминал о ней, когда она приходила, чтобы заглянуть тебе в глаза твоими же глазами и услышать обращенный к тебе твой собственный голос.
119. Дождь, Левушка и все остальные
Первое слово, которое произнес появившийся, наконец, Левушка, было слово «катастрофа».
– Катастрофа, – сказал он, возникая перед Давидом в сумрачном полумраке кафе, оставляя на полу мокрые следы. Сложенный зонт его тоже был совершенно мокрый. Усаживаясь напротив и отодвигая в сторону грязную посуду, он повторил:
– Все. Ты слышишь, что я тебе говорю, Дав? Катастрофа.
– Если ты о дожде, – ответил Давид, – то я полностью с тобой солидарен.
– Какой еще, к черту, дождь, – отмахнулся Левушка. – Дождь. Тоже мне катастрофа. Ты лучше послушай, что я тебе сейчас расскажу.
Он деланно засмеялся: – Меня выгнали. Можешь себе представить?
Стоило ему появиться, – в черном длинном пальто, с копной рыжих волос, в которых блестели капли воды, – как он немедленно произвел впечатление на женскую половину посетителей. Девушки за соседними столами хихикали и косились на него с явным интересом.
– Некоторые люди, – сказал Давид, – имеют странную привычку здороваться друг с другом при встрече. Правда, в последнее время их почему-то осталось совсем немного.
– Здравствуйте, – Левушка поклонился, доставая из кармана три больших марокканских мандарина с наклейками. – Можно подумать, что я не поздоровался с тобой по телефону.
– По телефону – не в счет, – сказал Давид. – Телефон разъединяет. К тому же по телефону ты вопил, как будто тебя резали.
– Посмотрел бы я, как бы ты вопил на моем месте, – проворчал Левушка.
– Ты бы лучше разделся, – сказал Давид.
– А то бы я сам не догадался, – Левушка расстегнул пальто и размотал белоснежное кашне, кокетливо обернутое несколько раз вокруг шеи. – Да… Со стороны судить – это вы все герои.
– Нельзя ли немного поконкретней?
– Вот именно, – Левушка повесил на вешалку пальто, потом снял очки и попытался протереть их салфеткой. – Ты себе представить не можешь, Дав. Он скакал по квартире, как козел, а потом сказал, что я рылся у него в столе. Как тебе это нравится? В его долбаном столе.
Он опять засмеялся, кривя рот:
– Слышал что-нибудь подобное?
– У кого это ты рылся?
– Ты что, оглох, что ли на старости лет? – Левушка швырнул смятую салфетку на стол. – Да ни у кого я не рылся! Это Феликсу взбрело, что я у него рылся, можешь себе представить, какая скотина?
– Феликс? И зачем?
– А я откуда знаю, – Левушка взял со стола кофейную чашку. – Можно?
– Сначала вообще-то спрашивают, а уж потом хватают чужие чашки, – с любезной занудливостью сообщил Давид.
– Мы в университетах не обучались, – сказал Левушка и отхлебнул уже остывший кофе.
– Это заметно. Ну, рассказывай, рассказывай, чего там у вас… Ты полез к Феликсу в стол и он тебя застукал. Правильно я понял?.. А потом ты позвонил мне и позвал меня в эту чертову кафешку, чтобы окончательно испортить мне настроение…Верно?
Левушка сделал еще один глоток и посмотрел на Давида с явным отвращением.
– Кретин, – сказал он, ставя чашку на стол. – Ты что, можешь себе представить, чтобы я стал бы рыться у него в столе?
Представить это, и в самом деле, было трудно. Впрочем, не совсем безнадежно. В конце концов, должны же были быть какие-нибудь причины? Неужели вот так вот, ни с того ни с сего, на ровном месте?
– Да, вот так вот, ни с того ни с сего, на ровном месте, – повторил Левушка. – Без всяких причин. Я же тебе сказал, что просто купил мандарины для своей парализованной соседки, а потом зашел к Анне поболтать, когда его не было дома. Вот тебе и все причины. Я так к нему сто раз заходил, и он это прекрасно знал. И потом – что тут, наконец, такого?
– Ничего ты мне не говорил, – сказал Давид.
– Ну, извини, – нервно усмехнулся Левушка. – Мог бы и сам догадаться.
Давид подумал, что эти сто раз наводили, пожалуй, все-таки на кое-какие подозрения.
– Значит, – сказал он. – Значит, если я тебя правильно понял, ты купил мандарины и пошел с ними к жене своего друга, когда того не было дома… Вот эти, что ли? – ткнул он пальцем в лежащие на столе мандарины…
Впрочем, и без того было ясно, что мандарины были те самые.
– Я же сказал, что купил их для соседки, которая жить без них не может…Что?
– Ничего, – сказал Давид. – В целом очень убедительно. Парализованная соседка и все такое.
Он сдержанно захихикал.
Слегка пофантазировав, пожалуй, можно было даже представить, как Феликс, удачно выбрав траекторию, швыряет пакет с мандаринами вдогонку отступающему Левушке.
Мандариновый дождь, пролившийся на голову незадачливого любовника.
Геройски пал под градом мандаринов, сэр…
– Он что, застал вас в любовном беспорядке?
– Ты с ума, что ли, сошел? – Левушка возмущенно постучал пальцем по лбу. – Какой там еще, к дьяволу, беспорядок? Он застал нас, когда мы слушали Стравинского.
Давид опять захихикал. А кто бы, спрашивается, сумел удержаться на его месте? Что ни говори, а это, конечно, было нечто. Есть мандарины и слушать Стравинского. Трам-тям-тям-тра-а-а-ам… В отсутствие Феликса, который не выносил Стравинского до такой степени, что однажды сказал в запальчивости, что тот погубил будущее всей русской музыки. Хотел бы я посмотреть на его лицо, когда он открыл дверь и услышал это трам-тям-тям-трам.
– Тебе смешно, – обиделся Левушка. – А между прочим, он меня чуть не ударил.
– Как это? – не понял Давид. – Феликс? Тебя? Но за что?
– Это ты у него спроси. Он сказал мне, что если еще раз увидит меня возле дома, то переломает мне все ребра…
– Ну, – задумчиво сказал Давид, – если бы ты ухаживал за моей женой…
Пожалуй, это было уже не смешно. Пухлый и коротконогий Феликс размахивающий кулаками перед лицом Левушки, чтобы защитить святость брачного ложа, – в этом, пожалуй, чувствовался некий неожиданный трагический ракурс. Бой петуха с Аполлоном. Из-за прекрасной Анны. Давид захихикал. Потом спросил:
– Вы подрались?
– Я ведь сказал же тебе – чуть. Если бы он до меня дотронулся хоть пальцем, я бы его просто убил… Сволочь жирная, – сказал он, чуть не грохнув на пол грязную посуду. – Надо было, конечно, заехать ему в морду, чтобы знал, – добавил он, подумав.
– Еще не поздно.
Конечно, что-то тут явно не увязывалось и будило сомнения.
Если не было любовного