Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

— В конце концов это, ей-богу, весело! — воскликнул Хлебников, смеясь, — Передай, Алексей, начальнику, что я готов так мило беседовать с ним и завтра, и каждый день… Я могу рассказать ему, какого цвета глаза были у моей бабушки и какие сорта варенья она любила. Пусть обязательно приложит эти показания к делу.

Начальник нахмурился, потом сказал устало:

— О бабушке вы расскажете в следующий раз. Это, пожалуй, интересно. А пока ступайте и ждите вызова.

Хлебников еще больше развеселился:

— Видите, как просто было избавиться от этого паука. Теперь я постараюсь рассказывать ему значительно подробней, чем он спрашивает.

Дни проходили за днями, но губернатор словно забыл о пленных. Каждое утро в тесные их клетки стучались караульные солдаты. Обычно они приводили с собою несколько чиновников, желавших получить от русских моряков что-нибудь «на память»: песню, написанную по-русски, или сказку, или рисунок, или отзыв о городе Хакодате, или хотя бы личную подпись. Любители редкостей, назойливые гости как будто продолжали начатый губернатором допрос. Караульные солдаты неожиданно нашли легкий заработок: они пропускали к пленным только за плату, торгуясь, повышая цену, и уж если какой-нибудь чиновник входил в тюрьму, моряки знали, что ни вежливым, ни грубым отказом от «гостя» не отделаешься.

Важный чинуша, потный и подслеповатый, видимо, очень гордившийся своей дородностью, пухлой физиономией и вздутым животом, Головнину особенно надоел. Он принес не менее десятка вееров и требовал, чтобы на всех этих веерах капитан написал русские песни собственноручно.

Василий Михайлович в сердцах вырвал из его руки один веер… Он написал: «Если здесь будут когда-либо русские не пленные, но вооруженные, то они должны знать, что семерых из их соотечественников японцы захватили обманом и коварством, посадили в настоящую тюрьму и содержали, как преступников, без всякой причины. Несчастные просят земляков своих отомстить вероломному сему народу достойным образом».

— Вот, получай, сытая морда, — сказал Головнин, возвращая веер. — И постарайся получше до встречи с русскими хранить.

Японец долго рассматривал надпись. Он показал ее Алексею, который в такие часы «приема» обычно дежурил в коридоре.

— Читай…

Алексей развел руками:

— Не умею…

— Капитан очень злится, — сказал японец обиженно. — Странно, почему он так сердит? Может быть, он написал совсем не то, о чем я просил? Эй, часовой, веди меня к другим русским.

Приоткрыв дубовую решетчатую дверь, за которой в полной темноте каморки сидел на дощатой койке Хлебников, солдат приказал;

— Выходи…

Штурман вышел в узкий коридор. Японец подал ему веер, указал на запись и на переводчика. Хлебников тотчас узнал размашистый почерк капитана. Оба японца заметили, как вздрогнул и побледнел пленный.

— Читай…

— Да ведь вам уже, наверное, читали? — спросил штурман, испугавшись за Головнина, не зная, чем объяснить сто неосторожность. — Капитан рассказывал вам, что написал?

— Рассказывал, — подтвердил японец, — по я хочу, чтобы эту русскую песню ты прочитал…

— Ах, вот оно что, — песня! Значит, Василий Михайлович не рассчитывал, что назойливый толстяк вздумает проверять его запись.

— Это печальная песня, — сказал Хлебников, складывая веер. — Да печальная и правдивая… Алексей не сможет ее перевести. Но когда-нибудь, встретившись с русскими, ты обязательно покажи ее, а уж они поймут.

Алексей долго толковал что-то японцу и тот, окончательно успокоившись, бросил караульному солдату еще несколько монет.

Пристально следя за поведением заключенных, японцы больше всего удивлялись их капитану. Этот человек нашел себе странное развлечение: он вязал узелки; осторожно вытаскивал из манжета или из нашейного платка нитку, ссучивал ее в ладонях и завязывал узелок. Этих ниток с узелками, которые он бережно хранил, постепенно у него набиралось все больше. Сосредоточенный, он подолгу сидел неподвижно, внимательно рассматривая свои нитки; губы его шевелились, он то улыбался, то мрачнел… Доктор, временами осматривавший пленных озабоченно качал головой.

Заботы тюремного доктора были напрасны. С помощью этих разноцветных узелков Головнин вел свой дневник. Каждая нить и количество узелков означали определенное событие. В бумаге и в чернилах капитану отказали, и он придумал необычное письмо, которое читал свободно.

Утром, за чтением этого «письма», его и застал тюремный начальник.

— Оставьте свои забавы, капитан, это ведет к помешательству, — молвил он строго. — Сейчас я нам покажу кое-что более интересное.

Четыре японца внесли в коридор какой-то громоздкий предмет и поставили на пол. Головнин присмотрелся и бросился к решетке. Так он не ошибся. Это был его сундук, оставленный на «Диане». Значит корабль захвачен японцами? Или разбился на скалах?! Более страшной вести для капитана быть не могло.

Он медленно отступил от решетчатой двери и, обессиленный, опустился на койку. Японец смотрел с насмешливой улыбкой.

— Что? Узнаете, капитан?..

Головнин скрипнул зубами:

— В одном нельзя вам отказать… Вы — мастера пыток.

* * *

Капитан-лейтенант Петр Рикорд ни на один час не задерживался в Охотске. Он привел «Диану» на этот знакомый рейд невредимой и, поручив командование шлюпом одному из помощников, потребовал у начальника порта лошадей.

— Еду в Иркутск. Да, прямо к губернатору. Если он останется безучастным, еду в самый Петербург. Военная экспедиция в Японию необходима немедленно, иначе наши моряки погибнут. Что будет в дальнейшем, если мы простим самураям такие подлейшие дела?

Начальник Охотского порта, капитан Маницкий, старый друг Рикорда и Головнина, служивший вместе с ними еще в английском флоте, был потрясен событиями на Кунасири.

— Я готов вместе с тобой, Петр Иванович, идти в Японию на выручку нашим друзьям. Есть у меня небольшой бриг — «Зотик», может, и он пригодится? На собственный риск пошлю его вместе с «Дианой» и даже разрешения не спрошу. Шуточное ли дело — переписка с Петербургом! Одна только дорога чего стоит, да еще канцелярии, инстанции, сановники, бюрократия… Пускай разбираются потом, посылаю «Зотик», и точка!

Он добыл наиболее выносливых, лучших лошадей и не посмел задерживать Рикорда. В осеннюю слякоть, через горные перевалы, через бескрайние болота, тундру и тайгу капитан-лейтенант отправился в путь с надеждой не только добраться этой же зимой в Петербург, но и возвратиться обратно.

В Якутск он прибыл в конце сентября и, несмотря на отговоры людей, знавших эти края, не дожидаясь, пока установится санная дорога, выехал верхом в Иркутск.

От станции до станции по 45 верст. Иногда в течение дня Рикорд проезжал по два таких перегона. Никто и никогда за время существования планеты не заботился здесь о дорогах. Крутые горные тропы по берегам Лены, заваленные буреломом, пересеченные промерзшими речками и ручьями, для неподкованных якутских лошадей были непроходимы. Первое время Рикорд подсчитывал, сколько раз падал под ним конь, сколько раз проваливался в затянутые обманчивым льдом полыньи. Потом он сбился со счета: по скользким, застывшим накипеням — так называли эти ледопады сибиряки — упавших лошадей приходилось буксировать, как бревна. Случилось, на крутом оледенелом косогоре Рикорд не успел высвободить ног из стремян. Лошадь с полной рыси прянула в сторону и заскользила по откосу. За близкой кромкой обрыва сквозь чахлый кустарник тускло блеснула зыбь реки. И на кустарнике лошадь не удержалась: подмытый сильным течением на извороте русла, кустарник рухнул с огромной глыбой земли… Рикорд услышал крик; сорванный, хриплый голос показался ему незнакомым. Это проводник-якут пытался в последние секунды предупредить спутника об опасности. Гибкие серые струи реки заблестели прямо перед глазами. Они позванивали долгим волнистым звоном, как тонкий металл…

Свыше двух часов на узком ледяном припае, под глинистым обрывом, на котором мерцали изломы накипени, Рикорд не приходил в себя. Разорвав на нем китель и рубашку, прильнув ухом к груди, проводник вслушивался в удары сердца. Оно звучало все отчетливее и упрямей. Счастливый случай! Это ледяной припай, засыпанный землей и щебнем, задержал всадника и лошадь. Сразу же за хрупким краем припая над подводной каменной грядой тяжело погромыхивал водоворот.

— Напрасно ты спешил, моряк, напрасно! — говорил проводник, имевший привычку рассуждать вслух. — Теперь мы будем очень долго ехать до следующей станции. А потом ты будешь лежать в постели и ждать, когда установится санная дорога и заживет твоя сломанная нога…

Рикорд открыл глаза.

— Нет, я не буду лежать в постели. Я очень спешу, друг мой, и не имею права задерживаться даже на сутки. Что с лошадью? Сможет она продолжать путь?