Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Матрос долго молчал, хмуря выцветшие от солнца брови, глядя на синие скалы за полосой прибоя.

— У вас другая дорога, Василий Михайлович. Знаю, доброго сердца вы человек, да что если один вы такой, или десяток, или сотня? Замучают, как этого Александра Николаевича, — и конец. И попы еще в церквах всяческой анафемой опачкают.

Головнин усмехнулся: «Не доверяет…» И не подумал он в ту минуту, что, может быть, матрос был прав.

Восьмого августа солдаты стали готовиться к торжественному входу в город Хакодате: все приоделись, облачились в латы, надели форменные шляпы. Пленных на сей раз вязали особенно прилежно, будто стремясь щегольнуть десятками искусно переплетенных узлов.

Еще в нескольких километрах от города появились первые группы встречающих: сановники и помещики на богато убранных лошадях; чиновники, торговцы, владельцы разных мастерских — на рикшах; люди еще попроще — пешком… Оказывается, здесь, в Хакодате, пленение русских моряков власти успели изобразить как великий подвиг японского оружия.

Удивленным молчанием встречала все нараставшая толпа семерых изможденных, измученных путников, в облике которых не было ни свирепости, ни злобы, ни готовности броситься на любого из японцев. Это шли рослые, сильные духом люди, в чем-то своем уверенные, очень спокойные, равнодушно смотревшие на толпу. Раны на их руках были упреком, и веревки — постыдством для конвоиров. Они прошли по городу, не замечая ничего вокруг, и только на площади, откуда открывался широкий морской простор, невольно и одновременно остановились.

— Здесь уже побывали русские моряки, — сказал капитан. — Штурман Григорий Ловцов, командир бригантины «Екатерина», с ним двадцать матросов и четверо солдат… Не чаяли они, конечно, что младших товарищей их будут вести через этот город как арестантов.

— Значит, знакомая дорожка? — оживляясь, спросил Шкаев. — Давно ли Ловцов сюда ходил?

— Не так давно: в порт Хакодате бригантина вошла в июле 1793 года… Смотрите на эту узкую улицу: здесь проходили русские моряки!

Впервые порядок в шествии пленных был нарушен: они стояли шеренгой, глядя на близкий порт, где среди множества рыбачьих парусов чудились капитану стройные паруса «Екатерины».

Японский чиновник, сопровождавший пленных, спросил у Алексея, о чем говорят моряки.

— Здесь были русские люди, — сказал Алексей.

— О, да! — улыбнулся японец, — В Хакодате, в Матсмае, во всех городах Японии отлично помнят об этом. Русские, надеюсь, довольны гостеприимством?

— В тот раз вы не вязали руки своим гостям, — сказал капитан.

Алексей перевел эти слова. В толпе послышались сочувственные возгласы; в отдельных группах завязался спор.

— Это лишь маленькая предосторожность, — молвил японец, по-прежнему улыбаясь. — Сейчас вас отведут в отдельный дом, где будут предоставлены все удобства. Скажу откровенно: многие, очень многие могли бы позавидовать таким условиям. Дом совершенно новый, специально построенный, с видом на море, просто как дворец!

— Врешь, — равнодушно сказал Шкаев.

— И никто не посмеет беспокоить вас в этом доме: порядок и тишина… А потом, когда вы хорошо отдохнете, вас отпустят домой. Вы будете очень рады и тому, что гостили у нас так приятно, и тому, что возвращаетесь домой.

— Спасибо, добрый человек! — ответил ему Хлебников. — Мы будем вспоминать тебя, если ты сказал правду. Надеюсь, обманывать нас у тебя нет причин?..

— Мне очень хочется, — кланяясь, сказал японец, — чтобы вам было хорошо в гостях!

За окраиной города пленных ввели в высокие деревянные ворота. Строенный из толстых заостренных брусьев, забор был обведен глубокой канавой. Часовые дежурили на вышках, на валу за канавой и у ворот. Хмуро усмехнувшись, Васильев сказал Хлебникову:

— А дворец-то и вправду охраняется по-царски! Вот клятые мучители, живоглоты, — даже слово непрошеное, ласковое бросает, будто на раны соль!..

— «Многие, очень многие могли бы позавидовать таким условиям!» — насмешливо повторил Хлебников. — Что же делать? Простимся, товарищи, может, навеки?..

Головнин ощутил щекой прикосновение его сухих, воспаленных губ.

— Прощай, Андрей Ильич, ты был хорошим моряком… Прощайте, друзья.

Его ввели в темный сарай, разделенный внутри на клетушки. Прочная решетчатая дверь поднялась и опустилась. Потом тюремщик захлопнул другую дверь, ведущую из коридора, и долго стучал и звякал тяжелым замком.

Впервые за целый месяц мучительной дороги Головнин остался один. Иногда мечталось об этом: нужно было сосредоточиться, отыскать и обдумать самую малую возможность к освобождению. Все же у него оставался какой-то проблеск надежды, что здесь, в Хакодате, высшие японские чиновники разберутся в преступлении, совершенном их подчиненными на Кунасири. Теперь и этого проблеска не осталось.

Тюрьма, воздвигнутая специально, не строится, конечно, на день, на два: быть может, долгие годы придется томиться в ней морякам. Узнают ли когда-нибудь на родине об их судьбе? Какие действия предпринял Рикорд? Что с экипажем и с кораблем? Головнин долго сидел на дощатой койке, слушая в немой тишине тяжелые падения сердца. Первая звезда зажглась за узеньким окном. Синяя ночь окутывала остров. А эта клетушка стояла на самом дне ночи и тишины, на самом пределе тоски и отчаяния…

Он вздрогнул. Чья-то рука царапалась в окно. На смутном отрезке неба она казалась судорожно сведенной и черной. Он подошел к окошку и приподнялся на носки, чтобы присмотреться. Человек, прильнувший к стене, был одет в лохмотья. Оглядываясь по сторонам, он протягивал Головнину какой-то сверток. Руки их встретились, и Головнин принял небольшой бумажный пакет. Человек показал на небо, как бы описывая путь солнца, потом на себя и на стену, что окружала тюрьму. Он сказал очень тихо:

— Завтра…

Головнин знал это слово. За время плена он запомнил три-четыре сотни японских слов.

— Хорошо… Спасибо… — ответил он по-японски. — Спасибо, друг…

Потом он развернул сверток. В нем лежал кусок черного, еще теплого хлеба, возможно, согретого на груди.

Кто же был этот человек, рискнувший жизнью ради скромного подарка? Головнин хорошо заметил: неизвестный был одет в лохмотья.

— Да, — в раздумье повторил он слова Шкаева. — Двухэтажный дом… Наверху собаки, а внизу люди…

Кабинет губернатора, или буниоса, выглядел необычно. Вместо пола — насыпь из щебня, кое-как прикрытая циновками. Потолка и вовсе не было: над головой чернела дощатая крыша. Три окошка заклеены бумагой, едва пропускавшей тусклый свет. Мебели здесь тоже не оказалось: губернатор сидел на полу, а по сторонам от него разместились помощники и слуги.

Только одну стену щедро украшали будничные доспехи буниоса: это были кривые, длинные и короткие, с зазубринами и без зазубрин ножи, многочисленные иглы, почерневшие от огня, какие-то пилы, трости и жгуты, толстые и тонкие плети, разнообразные петли и кандалы. Как видно, специальным набором «инструментов» губернатор пользовался часто, если постоянно держал их под рукой.

Сухощавый, с тусклыми безразличными глазами, с надменными складками по углам губ, начальник неподвижно сидел на возвышении, глядя в какую-то точку перед собой. Два его секретаря, в черных халатах, с кинжалами за поясами, сидели несколько позади — перед высокими, сшитыми стопами бумаги. Места по обе руки начальника заняли два его помощника. Были здесь еще и телохранители — неприметные люди: за время встречи они ни разу не подали голоса. По левой стороне у каждого из них лежали обнаженные сабли.

Пленных ввели и поставили перед губернатором в два ряда: впереди капитана и офицеров, позади матросов. Переводчиков — Алексея и пожилого курильца с японской стороны — усадили несколько в стороне на камни. Секретари поспешно придвинули к себе чернильницы.

Начальник задавал вопросы медленно, равнодушно. В запасе у него, как видно, было несколько сот вопросов, и он по опыту знал, что процедура предстоит очень долгая.

Головнин назвал свою фамилию, имя, отчество, год рождения, имя и отчество отца и матери, чин, звание, место рождения, где учился и служил, — но расспросы о давно покойных родных, о далекой рязанской деревне, о родственниках и знакомых были настолько пустыми, что он сказал начальнику напрямик:

— Нельзя ли, уважаемый, поближе к делу?

Выслушав переводчика, японцы засмеялись. Бесстрастным и скучным тоном губернатор повторил:

— Итак, имя, отчество, фамилия, место и год рождения?

Оказывается, в его арсенале были не только инструменты, развешанные на стене. Допрос тоже являлся формой пытки, рассчитанной на длительное психическое напряжение пленного. Пять и шесть часов подряд Головнин, Хлебников и Мур отвечали на одни и те же, лишь видоизмененные, вопросы, вспоминая, в каком именно часу «Диана» прибыла в Капштадт, когда проходила экватор, какие погоды встретили ее у Камчатки, сколько оставалось в запасе провизии и воды.