эта тропа, которую мы ненавидим тем сильнее, чем отчетливее делается для нас невозможность понять ее назначение?.. Мы ненавидим каждый сделанный нами шаг (каких усилий они требуют от нас!) и те шаги, которые нам еще только предстоит сделать. Мы ненавидим и саму необходимость, понуждающую нас делать эти шаги, но еще больше – цель нашего странствия, о котором мы знаем так же мало, как и о том, что осталось у нас за спиной… Свернуть в сторону, зарыться с головой в придорожную траву и уснуть, чтобы видеть во сне бесконечные пространства и прохладные леса, вместо этой опостылевшей дороги. Но ненависть не дает нам покоя. Она просачивается в наши сны, словно подземная вода, она тревожит и будит нас, чтобы вести дальше и дальше, чтобы расти с каждым сделанным нами шагом. О, это ненавистное небо и ненавистная земля!.. Быть может (а сегодня мне хочется думать только так), мы умираем только затем, чтобы наша ненависть, наконец, осуществилась».
118. Метафизические реки
Конечно, он помнил этот чертов ноябрьский дождь, который обрушился ни с того, ни с сего на Город, невольно наводя на мысль о праведном Ноахе и вызывая восторг прятавшихся в подворотнях прохожих.
Конечно, он попал назавтра во все газеты, этот чертов дождь, побивший все рекорды чуть ли ни с позапрошлого века.
Пожалуй, они и в самом деле могли немного напугать, – все эти падающие с темных небес водопады, и эти грязные лужи, и пенящиеся потоки, с шумом собирающиеся у водостоков и заливающие тротуары. Они словно хотели напомнить всем галдящим и смеющимся о хлипкости запоров и слабости насыпных дамб, до поры сдерживающих еще по милости Всемогущего не на шутку разбушевавшийся Океан.
Слово, которое он искал, замаячило где-то совсем близко, – а, впрочем, только лишь затем, чтобы тут же исчезнуть.
(Как не слишком удачно отметил однажды Маэстро: «В своем стремлении властвовать и повелевать ловцы слов подобны ловцам человеческих душ».)
Принимая во внимание апокалиптическую погоду и неопределенность самого ближайшего будущего, он не желал сегодня ни того, ни другого. От ускользнувшего слова осталось, тем не менее, легкое беспокойство. Как правило, слова возвращались сами (если, конечно, не исчезали навсегда.) Они всплывали в памяти, как всплывает утопленник, которому пришло время подняться на поверхность, –
из чего, – подумал он, отступая от заливающей подворотню грязной воды, – можно было заключить, что мы – только реки, таящие в своей глубине воспоминания о пройденном пути,
только реки, мечтающие повернуть вспять
чтобы отыскать свои истоки?
или начать все сначала?
(Не имеющие ответа вопросы напоминали перекипевший на плите чайник. К тому же уже не оставалось сомнений, что правый ботинок дал течь).
Метафизические реки, – как выразился один вполне сумасшедший кабальеро. – Метафизические реки, живущие отражением чужого.
Стоило бы развернуть эту метафору дальше, – ну, хотя бы затем, чтобы посмотреть, как далеко она может завести, тем более что и погода для этого была самая подходящая. Дождь все хлестал, не переставая, и от проезжавших машин, как они ни старались, летела на тротуар грязная каша, сопровождаемая всякий раз криками и смехом.
В подворотне, куда он спрятался, царило легкое веселье.
– Нет, ты только посмотри, – говорил кто-то у него за спиной, – Чертов потоп. Льет, как из ведра.
– Зато теперь у наших дам будет лишняя причина подмыться, – веселым шепотом сказал другой мужчина и негромко захихикал.
– Фу, Ланя, – сказал женский голос. Потом раздался легкий мокрый шлепок, звуки борьбы и затем вновь негромкое хихиканье.
– Это же не я, – сказал этот самый Ланя, судя по звукам, уворачиваясь от шутливых ударов спутницы. – Это же Пушкин, Господи… Да, посмотри сама, если хочешь.
Кажется, он подумал тогда, что, пожалуй, не удивился, даже если бы вдруг оказалось, что все эти люди вокруг только мерещатся ему, не имея своей доли в реальном мире, тогда как подлинность удостоверяла себя совсем другим, – например, вот этим, падающим из далеко выдвинутого желоба потоком воды. Грохотом водосточных труб. Хлещущим дождем, заливающим подворотню, так что приходилось отступать вглубь еще сухого пространства. Шумом ветра. И еще не к месту вспомнившейся историей праведного Ноаха, легко согласившегося переложить ответственность со своих плеч на плечи Небес.
Какая-то молодая пара танцевала под дождем, визжа и поднимая вокруг себя кучу брызг.
Метафизические реки, милый.
Метафизические реки, не знающие ни своего начала, ни своего конца, – реки, прокладывающие свои пути, о которых мы знаем так же мало, как и о собственном будущем.
Возможно, – он насторожился, предчувствуя очередную банальность, которая, разумеется, тут же и последовала, – возможно, сэр, дело заключалось только в том, что уже не оставалось места ни для каких возможностей.
Не так, впрочем, и страшно, как могло показаться поначалу.
(И это несмотря на то, что со вторым ботинком дело обстояло, похоже, ничуть не лучше.)
В кафешке, где его должен был ждать Левушка, по случаю дождя было битком.
Размешивая сахар, он уже в который раз за последнее время почувствовал легкую благодарность к этому наполненному теплом, погруженному в полумрак пространству, – яркий свет был только у стойки, где гудел время от времени миксер и мерцал экран беззвучного телевизора, – благодарность, подобную той, которую должен испытывать одинокий странник, вытягивая после долгого пути усталые ноги, забывая на время свое прошлое и погружаясь в сладкое оцепенение возле горящего камина или батареи отопления, слыша, как хлещут за окном потоки все прибывающих и прибывающих вод Океана.
Дверь, между тем, хлопнула, впустив очередного посетителя, с которого текла вода. На нем была зеленая куртка с надвинутым на глаза капюшоном. Несомненно, он уже где-то видел его прежде.
Глядя на удалявшуюся к стойке спину он вспомнил вдруг, что скоро годовщина, – да, уже вот-вот, – во всяком случае, не позже, чем кончится ноябрь (память на даты никогда не была его сильным местом), и этот в зеленом действительно был один к одному с примостившейся в углу одной из последних картин Маэстро нелепой фигурой, держащей в вытянутой руке разноцветную гроздь воздушных шаров, тогда как вокруг, закручивая пространство, вовсю бесновалось карнавальное шествие.
Впрочем, ее можно было, кажется, встретить и на других полотнах Маэстро, – одинокая фигура с весами или зонтом, но всегда – с надвинутым капюшоном, скрывающим черты лица.
Какая-то мысль вдруг забрезжила перед ним, пока он смотрел на эту зеленую куртку и наброшенный капюшон.
Какая-то смутная мысль, которая плыла пеленой перед глазами, но все никак не давалась в руки, пока он вдруг внезапно ни понял, что значит это таящееся от посторонних глаз лицо, – словно сильный порыв ветра вдруг разорвал облачный покров, выпустив на волю спрятанный до поры, сияющий лунный круг, и заставил его теперь удивиться тому, что он не замечал прежде, хотя оно и смотрела на него со множества полотен Маэстро, не оставляя никакого сомнения