Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

— Влейте туда коньяку, — распорядился капитан.

«Не буду пить. Нет!» — решил еще раз Петр.

И все же, когда стакан коснулся его окровавленного рта, он выпил. И кофе с коньяком показалось ему таким вкусным, вкуснее всего, что он когда-либо в жизни ел или пил. На лбу у него выступил пот. Он весь дрожал.

«Только бы хватило сил!»

— Ну, господин Ковач, теперь вы будете так любезны, не правда ли, и дадите несколько кратких объяснений?

Петр откинул назад голову, уставился в потолок и молчал.

— Такой подлец не заслуживает никакого снисхождения, — сказал бульдогообразный.

Петр потерял сознание.

Очнувшись, долго не мог понять, где, собственно, он находится. Не соображал, что с ним происходит, — стоит он, сидит или лежит. Голова его приходилась как раз под висячей на потолке лампой с матовым стеклом. На истерзанной спине он ощущал жгучую резь веревки. Он болтался как будто на весу. Тело ныло, руки были к чему-то привязаны у него над головой.

Запах вина, табачный дым.

С момента, когда он проснулся, и до той минуты, когда он понял, где находится и чего ему не хватает, казалось, прошло невероятно много времени. Он висел подвешенный за кисти рук к кронштейну. На уровне его ступней приходился стол. За столом играли в карты. Трое.

Запах вина, табачный дым.

«Ах, только бы хватило сил!.. Нет, я дольше не выдержу! Если сказать… что-нибудь совсем неважное… Силы нужно беречь для суда. Силы… суд… казнь, крикну «ура» Ленину… второй Венгерской советской республике… Ленин… Москва… Бела Кун…»

— А-ай! А-ай!..

Бульдогообразный положил карты.

— Извините, — обратился он к своим партнерам и сильной рукой снял Петра с кронштейна.

Петр свалился на холодный пол.

Бульдогообразный снова уселся за стол и продолжал прерванную вскриком Петра игру. Он выиграл, собрал деньги, выпил стакан вина с минеральной водой и наклонился над Петром.

— Больно, господин Ковач?

Словно окаменев, сидел Петр в плетеном кресле, положив освобожденные от пут руки на стол.

— Ну, господин Ковач, попробовали? Так-то лучше. Я не словоохотлив, но если уж что говорю — можете мне верить. Советую развязать язык, иначе со мной шутки плохи! Поняли? Со мной!.. Я сам не хотел бы…

Голова Петра откинулась назад. Он закрыл глаза. Тело дрожало.

— Ну, как?

Бульдогообразный налил полстакана вина, добавил минеральной воды и поднес его к губам Петра.

— Не скажешь, что я скверный человек! Хе-хе! Ну, пей!

Сильной рукой откинул голову Петра и вылил в рот содержимое стакана. Петр закрыл глаза, испуганно отдернул голову и выплюнул смешанное с кровавой слюной вино в лицо бульдогообразного.

— Погоди, сукин сын!

Бульдогообразный со всей силой толкнул Петра в бок ногой. Ребра хрустнули.

— С-сукин сын!

Бульдогообразный скрежетал зубами.

Утром Петра перевезли в тюремную больницу.

Ботинки пришлось срезать с опухших ног, рубашку осторожно снять, разрывая на куски, чтоб не сорвать подсыхающие раны.

Петр ничего не чувствовал. Без сознания лежал он на железной койке.

Когда вошел Пойтек, Петр сразу понял, что все в порядке. Пойтек улыбался. Улыбнулся и Петр.

Пойтек показал на свой рот, вернее, на то место, где должен был бы быть рот. Рта на его лице не было. Его физиономия была скорее похожа на пятиконечную звезду, чем на человеческое лицо. И эта «звезда» улыбалась Петру одними глазами.

Петр тоже улыбался.

«Он здесь, верно, нелегально, потому так и преобразился», — подумал Петр и хотел заговорить, но не мог. У него тоже не было рта. Он искал рот руками, но безуспешно. Рот его исчез.

Пойтек громко смеялся. Громко смеялся и Петр.

Смех сотрясал все его тело, в голове стоял красный туман. Сквозь этот туман он издали различал Пойтека — «советскую звезду». Смеялся. Громко смеялся.

Сестра милосердия впрыснула Петру сильную дозу морфия, но его сумасшедший хохот еще долго наводил ужас на больных палаты.

Из раны смеющегося рта сочилась кровь.

Прошло девять дней, прежде чем Петр настолько пришел в себя, что признал в лежащем на соседней кровати бородатом человеке с опухшим лицом Андрея.

— Ты понимаешь, что я говорю? — шопотом спросил Андрей.

Петр кивнул головой.

— Ты знал некоего Бескида?

Петр снова утвердительно кивнул.

— Он нас выдал. Бескид — он же Леготаи.

Петр напрасно пытался вспомнить, где это он слышал фамилию Леготаи.

На другой день Андрея увезли из больницы. Петр провел там еще двадцать два дня.

С глазу на глаз

Слабые лучи солнца, пробиваясь сквозь цветные стекла окон, золотом горят на ярко начищенных штыках.

Обвиняемый и — часовой. Обвиняемый и — часовой.

Андрей бледен. Под глазами темные круги. Голова опущена. Он сидит задумавшись. Глаза устремлены куда-то вдаль, поверх голов судей.

Лицо Веры лихорадочно горит. Ее прищуренные глаза тревожно ищут кого-то. Сто раз пробежав по публике, ее взгляд неизменно задерживается на скамье адвокатов. Защитники перебирают бумаги, вновь и вновь перегруппировывая дела.

Лаци сидит, скрестив на груди руки, с опущенной головой. Он сильно похудел. Веки глаз смыкаются, он как будто спит. Временами вдруг вздрагивает и удивленно осматривается.

Петр Ковач уже оправился после допроса. Взгляд его ясен и тверд, и только бледность лица выдает длительную болезнь. Внешне он совершенно спокоен. Он, как и Вера, рассматривает публику. Сыщики, несколько адвокатов, мать Лаци…

В первую минуту он подумал, что ошибается. Случайное сходство. Игра натянутых нервов.

Взгляд узколицего рыжеватого веснущатого человека скрестился с его взглядом.

Невероятное сходство.

Веснущатый отворачивается. Поправляет галстук и нервно дергает воротничок.

«Это он, — решает Петр. — Наверное он. Не может быть…»

Секереш, разумеется, понял, отчего бледное лицо Петра вдруг залилось краской. И на его безмолвный вопрос он ответил богине Справедливости с завязанными глазами, возвышавшейся за спиной председателя суда. Он повернулся к статуе и кивнул ей головой, точно хотел сказать:

— Да, да! Это я. Ты не ошибся. Я тут, с тобой. Я вижу и слышу тебя. Да, да. Партия бодрствует, она все видит и слышит. Партия тут, с тобой. Да, да!

Глядя на слепую богиню, Секереш кивал головой.

Глубоко вздохнув, Петр взглянул на прокурора. Тот восседал с достоинством, которому могла бы позавидовать любая богиня. Петр невольно улыбнулся и опустил голову. Партия существует, работает. С этого момента процесс потерял для него свое страшное значение. Эти господа не могут решить его судьбы. Как бы они ни решали, их приговор может иметь лишь временное значение. Партия живет, партия работает. Истинное значение этого процесса — использовать его для агитации. «Гм… Мы должны агитировать, агитировать здесь, окруженные часовыми, перед этой публикой, с глазу на глаз с классовым врагом…»

После оглашения обвинительного акта слово получил Андрей.

Он говорил спокойно, сопровождая речь широкими жестами, стоя перед судом, как учитель перед учениками.

— Я попытаюсь объяснить вам сущность нашего движения… Борьба классов… Международный империализм… Советская Россия — настоящая родина трудящихся всего мира…

Председатель, восседающий в своем высоком кресле, пропускает слова Андрея мимо ушей. Он устал, ему скучно. После многочисленных коммунистических процессов этот процесс уже не является сенсацией, и даже самый строгий приговор — виселица — не может уже служить лестницей к карьере, как бывало в 1919 году. Да, этот процесс — только лишняя работа. Да.

Председатель почти спит. Но слова «Советская Россия» ударяют ему по нервам, и он стучит по столу карандашом.

— Рассказывайте о том, что касается лично вас. Не повторяйте банальных, плохо заученных общих фраз. Вы тут не в кабаке.

— Я как раз говорю именно о том, что я делал и почему я должен был работать так, а не иначе, — с невозмутимым хладнокровием парирует Андрей нервный выпад судьи. — Не мешайте, пожалуйста!

— Это нахальство! — возмущается судья. — Я лишаю вас слова. Садитесь! Приговариваю вас к однодневному карцеру. Садитесь!

Андрей прикидывается удивленным.

— Как это понимать? Не собираетесь же вы судить по делу, сущность которого вам незнакома? — иронически спрашивает он.

Председатель суда, красный от бешенства, кричит:

— Садитесь! Сейчас же садитесь!

— Послушайте… — не отступает Андрей.

Но по знаку председателя двое часовых силой заставляют его сесть. Обвиняемые громко протестуют. Публика нервничает. Адвокаты один за другим просят слова. Председатель грозит очистить зал, обещает обвиняемым штраф, карцер.

Проходит четверть часа, пока наконец порядок более или менее восстанавливается.