Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

Декабрьская забастовка, как ты знаешь, началась с того, что чешские социал-демократы с помощью жандармских штыков захватили пражский Народный дом. Забастовала Прага, потом Брюнн и Райхенберг. Мало-помалу забастовка охватила всю страну.

Ну, брат, тут я кое-чему научился. Тебе ведь известно, что после того, как нас поймали, после Лавочне, в Прикарпатской Руси партия была разгромлена. Кого убили, кого засадили, кого сослали, кто сам отошел от движения… Гонда за три месяца вновь восстановил партию. Он не декламировал так много, как мы. Не ходил к жупану. Не писал хитроумных статей. Вообще не мудрил много, но партию он восстановил. Да. В Слатине тоже шло, как по маслу.

На третий день забастовки по моей инициативе было устроено небольшое собрание на берегу Тиссы. Ты знаешь, в том месте Тисса так узка, что ее переплюнуть можно, если вздумается.

А на противоположной стороне — Румыния. Когда наш духовой оркестр заиграл «Интернационал», на том берегу, в Сигеткамаре, народу собралось не меньше, чем на этом. Я говорил кратко, — докладчиком был я. И для того, чтобы показать тем, на другом берегу, что мы не только языком болтаем…

На площади, где происходило наше собрание, находилась табачная лавчонка отца моей «возлюбленной». Два парня мигом выставили дверь, и сигары, папиросы, почтовые марки в два счета были розданы народу. Уже в процессе работы мне пришло в голову, что следовало бы лучше разделить имущество какого-нибудь богача. Недолго думая, мы решили исправить ошибку и ворвались в один из больших мучных складов. Склад был быстро опустошен. У зрителей на противоположном берегу слюнки текли от зависти. Румынским солдатам с трудом удалось разогнать их прикладами.

В тот же день вечером в Слатину прибыли два броневых автомобиля и рота легионеров. Под предводительством отца моей «возлюбленной» обшарили все дома. Меня искали, сволочи! Пришлось бежать. По дороге, ведущей из Слатины к железолитейному заводу в Бочко, я скрылся в доме одного дровосека. Дровосек, седой старик-румын, не знавший ни слова по-венгерски, целый день стоял на коленях в углу и, если я правильно понял, молился богу, прося о помощи бастующим. Но, впрочем, быть может, он молился о чем-нибудь совсем другом. Жена его говорили по-венгерски. Ее-то дня через два я и послал к Дудашу. Дудаш пришел ко мне. От него я узнал, что Рожош и его сестра — твоя бывшая любовь, чтоб ей сдохнуть! — находятся в Слатине. Рожош также устроил собрание — и на том же самом месте, что и мы, на берегу Тиссы. Только на этот раз на том берегу солдатам пришлось сгонять народ послушать оратора. Говорил, конечно, Рожош. Он пел по-старому. Сначала ругал Ленина, потом Хорти, потом снова большевиков, которые все, мол, до единого являются агентами Хорти. «Яснее ясного, — говорил он, — что забастовка организована агентами Хорти». Кто-то из толпы крикнул — не думает ли он, что и чешские рабочие в Праге состоят на службе у Хорти? Товарища, подавшего реплику, легионеры арестовали, а так как наши начали орать — кто «ура» Ленину, кто республику ругал, — собрание было разогнано. На том берегу также пришлось разгонять публику прикладами.

Дудаш пришел, собственно говоря, не ко мне. Он отправился в Бочко, чтобы подготовить заводских рабочих к приему Рожоша. Этот мерзавец не удовлетворился Слатиной, он собирался устроить собрание и в Бочко. Собирался…

Тут Готтесман сделал небольшую паузу.

— А Мария Рожош тоже агитировала против бастующих? — спросил Петр.

Готтесман утвердительно покачал головой.

— Чуть было не забыл! Приехал с ними и жених барышни — жандармский ротмистр. Да, да! Рыжий, веснущатый жандармский ротмистр. Н-нда, Петр, так-то… Ну, да ладно. Поехали дальше!.. Так вот, этот самый Рожош собирался говорить и в Бочко, но по дороге с ним случилось несчастье. Между Слатиной и Бочко в его машину стреляли. Было уже темно, — в декабре быстро темнеет, — никто не видел, кто стрелял. Нельзя даже было определить, откуда был произведен выстрел. Преступника ищут до сих пор — безрезультатно.

— Рожоша убили?

— К сожалению, не удалось, — промолвил Готтесман грустно. — Только ранили в левую руку. Я…

— Кто стрелял?

… Еще в ту же ночь, — продолжал Готтесман, не обращая внимания на вопрос Петра, — еще в ту же ночь я, закинув ноги на шею, отправился пешком через горы обратно в Ужгород.

Путешествие в Карпатах зимой, в чортовом снегу, без дорог, пешком, избегая населенных мест, — честное слово, небольшое удовольствие! Я то плакал, то ругался. В дороге пробыл трое суток. Две ночи провел под крышей. Раз ночевал у русинского дровосека, другой раз — в пустом охотничьем домике. Попал я туда, признаюсь, выломав дверь, так как мерзавцы держали ее назаперти. У дровосека есть нечего было, детей — семь человек. Зато в охотничьем доме так нажрался салом, — хлеба, конечно, искал тщетно, — что испортил себе желудок на неделю. Когда на следующий день утром пустился снова в путь, чуть- чуть не попал в лапы дикого кабана. Целый день пришлось проторчать на дереве. Был сильный буран. Сам не пойму, как не замерз. В полдень неподалеку от меня по шоссе прошел жандармский патруль: вели рабочих, закованных в кандалы.

Когда стемнело, — как я уже сказал, в Карпатах зимой темнеет рано, — я спустился с дерева и отправился по направлению к западу. На другой день я был в Ужгороде.

Я сильно промерз. И на этот раз я пошел прямо к Гонде и чуть было не влип. Гонда был арестован жандармами в день моего приезда. Он до сих пор сидит в Берегсасе.

Не знаю, помнишь ли маленького Наймана?.. Да, да, того заику, который работал на картонной фабрике. У него я прожил, точно уже не помню, четыре или пять дней. Маленький Найман — смелый парень и хороший товарищ. Он вызвался сходить по моему делу в Мункач к Мондяку. Но сходил, конечно, напрасно. Мондяк был арестован.

Эти дни меня тоже кой-чему научили. Помнишь, как мы гордились тем, что перехитрили жандармов и кой-кого из наших товарищей устроили на службу в полиции? Провели мы тогда не полицию, а самих себя. Говоря попросту — мы были идиотами! После Лавочне некоторых из тех, кого мы устроили, вычистили. Полиция отлично знала, кого нужно вычистить. А те, кто остался… Представь себе, как должен был благодарить нас тот рабочий, к которому явились два таких «товарища», отвесили ему несколько пощечин, а потом с усмешкой сказали: — Ну, как, дорогой «товарищ», пойдем в каталажку!

Бочкай был арестован двумя такими «товарищами». Старика гнали пешком от Полены до Мункача с завязанными на спине руками между двух конвоиров. Эти мерзавцы… Найман знал одного из них, — был такой Штефанчик из Мункач. Всю дорогу издевались они над ним, называя его «товарищем». А когда тот плюнул одному из них в глаза, его избили. Да так, что он выплюнул четыре зуба… Эх, только один раз еще…

— Прикажете? — спросила кельнерша, подошедшая к столику на громкий возглас Готтесмана.

— Найман с трудом собрал нужные для путешествия деньги, и я благополучно прибыл в Кошице, — продолжал уже спокойно Готтесман. — Из Кошице меня послали в Прагу, оттуда в Брюнн. Тут-то я и попался. Выдали меня черные очки. В Брюнне я отсидел восемь недель. Через одного кельнера-растратчика, с которым мы вместе сидели в течение четырех недель, мне удалось связаться с брюннскими товарищами. Те выхлопотали, чтобы меня выслали не в Венгрию, а сюда… Вот и вся моя история. Я здесь уже больше двух недель. А работы все еще нет. Чорт их знает! Все «завтраками» кормят. Да… Ну, а теперь очередь за тобой, Петр.

— Послушай-ка… Я, гм… Как это неприятно! — замялся Петр, хлопнув себя по лбу. — Сейчас только вспомнил, что я должен ждать дома Кошу, чтобы вместе с ним пойти к Иоганну.

— Велика важность — Коша! А к Иоганну я сам могу тебя проводить. Пойдем пешком. Дорогой расскажешь о себе. Мы спокойно можем пойти пешком. Не опоздаем. Иоганн ежедневно сидит в своей конторе до четырех.

Иоганна в конторе не оказалось. Квартира на Отта-Кринге, где Иоганн принимал приезжавших и уезжавших на работу, была заперта, окна занавешены.

— Ничего не понимаю! Сейчас еще только половина третьего. Пойдем-ка к Старику, — предложил Готтесман.

Старика тоже не нашли.

Перед конторой, в которой работал обычно Ландлер, собралась толпа эмигрантов. Они громко и взволнованно спорили.

— Передаст! Непременно передаст! Все это заранее уговорено.

— Дурак он, что ли, чтобы передать? Он сам хочет быть королем.

Неважно, что хочет он! Важно, что хочет Антанта!

— Малая Антанта…

— Хорти…

— Социал-демократы…

— Армия…

Эмигранты уже не были так оборваны, как в девятнадцатом году. Все были с портфелями. Это производило впечатление униформы. Каждый держал в руках смятую пачку газет. С покрасневшими лицами, энергично жестикулируя, они старались перекричать друг друга.