51 Tradycia. S. 42.
52 Там же. S. 43
53 Там же. S. 44.
54 См.: Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений в 15 томах. T. VII. М., 1950. С. 643–668.
55 Tradycia. S. 44.
56 См. подробно: Рейфман П.С. К истории славянофильской журналистики 1840-1850-х гг. (некоторые общие проблемы) // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по русской и славянской филологии. XVIII. Литературоведение. Тарту, 1977. С. 47 и след.
57 Чернышевский Н.Г. T. VII. С. 663.
58 Там же. С. 661.
59 Там же. С. 663, 664.
6 °Cм. также: Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. М., 1914.
61 См. подробно: Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 20. С. 387; Т. 2. С. 445; Т. 9. С. 381; Т. 12. С. 10; Т. 20. С. 326.
62 «История царствования императора Петра Великого, сочиненная г-ном Вольтером». М., 1810. Ч. I. С. 118.
63 Очень интересный материал по этому вопросу находим в статье А.Н. Робинсона «Симеон Полоцкий и русский литературный процесс» (с. 24–25, 41). Уже сам Симеон Полоцкий– главный зачинатель российского литературного барокко– именовал себя «нижайшим рабом» царя. Спустя несколько десятилетий Михаил Ломоносов свои восторженные оды, адресованные сменявшим друг друга монархам и монархиням, преподносил «всенижайше» в качестве «всеподданнейшего раба» (Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1959. Т. 8. С. 751; см. также с. 43, 498). Более того, императрицу Елизавету он уверяет:
Пусть мнимая других свобода угнетает,Нас рабство над твоей державой восхищает.
Даже знаменитый революционер (по словам Екатерины II, «бунтовщик» А.Н. Радищев, воспевая «Вольность», не отказался, «того не ведая» (Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий… С. 24) от восходящей к Симеону Полоцкому «рабской» автохарактеристики:
О, вольность, вольность, дар бесценный,Позволь, чтоб раб тебя воспел.
(
Радищев. А.Н. Избранные сочинения. М.-Л., 1949. С. 265.)
Подобные формулы отнюдь не были данью литературной метафоричности. Ибо и Пушкину нелегко было освободиться от абсолютистской традиции (см. подр.: Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий… С. 24–25), при всех своих западных аналогах (эпохи «просвещенного абсолютизма») все же безоговорочно возводимой к «восточному деспотизму». Вплоть до восстания декабристов «в широкой сфере дворянской общественной идеологии» при традиционном монархизме народ и… служение государству отожествлялось со службой государю. Патриотическая специфика русского барокко состояла в откровенной и даже патетически-раболепной «службе царю, а через него-и царству» (Робинсон А.Н. Симеон Полоцкий. С. 41) – модель очень близкая, скажем, классической османской и минимизирующая любую гуманистически-индивидуалистическую альтернативу. Один из виднейших русских оппозиционных дипломатов, С.Р. Воронцов, полагал, что русский деспотизм не отличается от турецкого (см.: Лотман Ю.М. Черты реальной политики в позиции Карамзина 1790-х гг. (к генезису исторической концепции Карамзина) // XVIII век. Сб-к 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX вв. Л., 1981. С. 129). Впрочем русский монарх был – теоретически по крайней мере – большим автократом, нежели турецкий султан. Напомним, что до Петра I цари признавали себя послушными сынами церкви и без благословения патриарха не приступали ни к одному делу. А Петр сформировал свою идею абсолютной монархии в такой формуле (в «Воинском уставе»): «Его Величество есть самовластный Монарх, который никому на свете о своих делах дать не должен, но силу и власть имеет свои Государства и земли, яко Христианский Государь, по своей воли и благомнению управлять» (цит. по: Ларин Б.Е. Лекции по истории русского литературного языка (X – середина XVIII в.). М., 1975. С. 275).
64 Русская народная культура впитала в себя черты быта социальных верхов, имеющего византийское происхождение, а в конечном счете – греко-римские и восточные корни. При этом в русскую материально-бытовую культуру (прежде всего дворянскую и купеческую) свободно входили также предметы, заимствованные как из Западной Европы, так и из восточных стран, – симптом ее «открытости инонациональным влияниям, постоянной готовности русских людей включить все дотоле чуждое в собственный обиход» (Хазилев В.Е. Художественный мир писателя и бытовая культура. (На материале произведений Н.С. Лескова) // Контекст. 1981. Литературно-теоретические исследования. М., 1982. С. 138.) Затейливо-веселая и красочная предметность, укорененная в древнерусской культуре – и справедливо оцениваемая как влияние византизма, в свою очередь обязанного этим Востоку (см.: Беляев Н.М. Украшения позднеантичной и ранневизантийской одежды // Сборник статей, посвященных памяти Н.П. Кондакова. Археология. История искусства. Византиноведение. Прага, 1926. С. 226–227), – вызывала уже в допетровские времена осуждение – как следование «старому обычаю» – тех, кто, в соответствии с западными установками, ратовал за высокую семиотичность социальной жизни (см. особенно: Крижанич Ю. Политика. М., 1965. С. 468–474). Но уже само наличие и в XVIII в. и в XIX в. унаследованных от Древней Руси «надэпохально-значимых ценностей, нравственных и эстетических», прямо или опосредовованно попадающих в категорию «восточноэтическое окрашенное восприятие внешнего мира» говорит о том, что начала «устойчивости и стабильности» (Хазилев В.Е. Художественный мир писателя… С. 145) были не менее значимыми, чем склонность к «радикальному отталкиванию от предыдущего этапа» и острота переживания антитезы «старины и новизны» (Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры. С. 5–7), которые дали о себе знать в принятии на Руси христианства, расколе XVII века и особенно петровских преобразованиях. Но, фиксируя факт «восточного влияния» на древнерусскую (да и последующую) обиходно-бытовую предметность, не следует сводить все к этим иноземным стимуляторам. Касаясь культурно-исторического генезиса броской колористической гаммы отечественной культуры, А. Щапов утверждал, что на допетровском ее этапе созерцание преобладало над мышлением, а потому главным становилось то, что поражало зрение: «Цвет, чем ярче, тем больше на него (человека. – М.Б.) действовал» {Щапов А. Социально-педагогические условия умственного развития русского народа. СПб., 1870. С. 120). По мнению современного исследователя, «древнерусский язык был много богаче современного цветовыми терминами» (Арциховский А.В. История культуры Древней Руси. Домонгольский период. T. I. М.-Л., 1948. С. 255), что, кстати говоря, становится заметным и при сравнении описания одного и того же «Врага», «Чужака» – Мусульманина.
65 Цит. по: Макагоненко Г.П. Из истории формирования историзма в русской литературе // XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX вв. Л., 1981. С. 30.
66 Ст. Рассадин привлекает внимание к – оказавшемуся весьма сложной в культурологическом плане фигурой – Д.И. Фонвизину, выступившему как придирчивый критик всего иностранного. «Может быть, – писал Рассадин, – эта легко проходимая грань между еще не осознавшим себя славянофильством и еще не оформившимся западничеством (не осознавшим, не оформившимся, но уже живущим, как живет в семечке яблоня), – может быть, эта грань впервые стала столь заметна именно в Денисе Ивановиче Фонвизине». (Цит. по: «Новый мир». 1982, № 3. С. 243).
67 Киреева Р.А. «Скептическая школа» в русской историографической литературе дооктябрьского периода // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. С. 241.
68 Цит. по: Дружинин М. Муравьев. Н.М., 1933. С. 102. (Курсив мой. – М.Б.).
69 Подробно см.: Иллерицкий В.Е. Исторические взгляды В.Г. Белинского. М., 1953.
70 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений в 13 томах. М., 1953–1956. T. X. С. 25.
71 Там же. T. XI. С. 567.
72 Там же. T. VIII. С. 385.
73 См.: Иллерицкий В.Е. Революционная историческая мысль в России. М., 1974. С. 87.
74 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. T. VII. С. 57. (Курсив мой. – М.Б.)
75 Там же. T. VII. С. 56–57; T. IX. С. 212.
76 Там же. T. V. С. 134–135. (Курсив мой. – М.Б.)
77 Допетровскую Русь Карамзин ценил превыше всего за то, что в ней «изменения делались постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия» (Карамзин Н. Записка о древней и новой России. Под ред. В. Сиповского. СПб., 1914. С. 32).
78 Белинский В.Г. T. V. С. 136.
79 Там же. С. 121.
80 Так, один из петрашевцев (Баласогло) с восторгом писал о реформах Петра: «…Теперь, когда вполне совершился весь период прививки («европеизма» = «цивилизации», «прогресса». – М.Б.), Россия с Европой одно нераздельное, нерасторжимое целое…» (цит. по: Иллерицкий В.Е. Революционная историческая мысль в России. С. 125).