27 О том, что отголоски античных представлении о человеческом естестве существовали и в древнерусской литературе см.: Андрианова-Перетц В.П. К вопросу об изображении «внутреннего человека» в русской литературе XI–XVII веков // Вопросы изучения русской литературы XI–XV веков. М.-Л., 1958. См. также: Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. Изд. 2-е. М., 1970.
28 Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982. С. 113. И если в XVII в. внимание теоретиков направлено на «внутреннее стройство» (нравственная сфера и познающий мир разум), то в первой четверти XVIII в. акцент переносится на созидание новых форм общественного бытия, «стройство внешнее», что естественно выдвигало на первый план идею активной деятельности, эстетического осмысления «регулярства», пристрастие к простоте и деловитости, к рациональной логике формального выражения (см.: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 38–39).
29 Там же. С. 116–117. Что касается переводной прозы, например, то она была «формой приобщения россиян к западноевропейской культуре, необходимого для преодоления средневековой замедленности общественной жизни». Она служила ускоренному национально-культурному развитию, внедряя новые передовые идеи в русское общественное литературное сознание XVIII в. (Там же. С. 136). Напомню лишь, что буквально вся эта переводная литература была европейской, но отнюдь не азиатской.
30 Там же. С. 153.
31 Почву для которого во многом подготовили Феофан Прокопович и Антиох Кантемир.
32 Знакомству с ней, и особенно с Турцией, Египтом, Алжиром, Левантом, немало содействовал популярный русский писатель Федор Эмин, человек бурной и богатой приключениями судьбы, сам живший в мусульманских странах и в своих произведениях перемешивавший «с былью книжные образы, заимствованные им из произведений западных авторов» (Русский и западноевропейский классицизм. С. 185. Там же опровергается мнение Е.Б. Бешенковского – в его статье «Жизнь Федора Эмина» в кн.: Н.И. Новиков и общественно-литературное движение его времени. Л., 1976, – о турецком происхождении Эмина; доказывается, что последний не писал по-турецки или арабски, что в его прозе отсутствуют тюркизмы). И все же и в России XVIII в. герои любого ориенталистского романа (в т. ч., например, и вышедший в 1782 г. роман масона М.М. Хераскова «Золотой прут», где описана русско-турецкая война 1768–1774 гг.) – с типичными для классицистской «восточной» прозы аллюзиями, постоянной иронией и вольным обращением с мировой историей – «столь же неподвижны, лишены психологического развития, как и персонажи «восточных» повестей Вольтера: это люди– маски» (Там же. С. 232). Что же касается заимствований из восточных языков, то оно ни в коем случае не носило массового характера: «речь может идти лишь об отдельных словах восточного происхождения, не создавших терминологических и предметно-тематических групп лексики» (История лексики русского литературного языка конца XVII – начала XIX века. М., 1981. С. 62).
33 Даже открытие им и Ньютоном дифференциального исчисления могло наделяться глубоким гуманистическим смыслом. Отечественный философ говорит по этому поводу: «Дифференциальное исчисление и дифференциальное представление о движении рассматривают конечное, ограниченное, индивидуальное, особенно как нечто, обладающее бесконечным бытием. Бесконечным в потенции… Частица в данный момент подчиняется дифференциальному закону. В ней, в ее поведении, воплощен закон, характеризующий бесконечное бытие. Человек в своей ограниченной жизни познает бесконечность. При этом личность выходит за свои пределы, она объективизируется. Этот процесс объективизации становится основой нового оптимизма. Уже не приближение к статичному идеалу, а динамическое воздействие на мир вселяет в человека оптимистическую оценку самого себя и мироздания в целом» (Кузнецов Б.Г. Философия оптимизма. М., 1972. С. 60).
34 При этом имеется в виду русская культура как целое, ибо нет необходимости преувеличивать степень сдвигов в ней, произведенных Петром Великим (см.: Лихачев Д.С. Была ли эпоха так называемых «петровских реформ» перерывом в развитии русской культуры? // Международная научная конференция «Славянские культуры в эпоху формирования и развития славянских наций. XVIII–XIX вв.». Тезисы докладов и сообщений. М., 1974.
Об аналогичной точке зрения некоторых западных исследователей см.: Ритчик Ю. Славянские культуры в контексте мирового культурного процесса // Общественные науки. М., 1983, № 3. С. 213). Но нельзя в то же время затушевывать и факт резчайшего усиления при Петре Великом западноевропейских влияний – в том числе и в языковой сфере. Так, «до Петра переводы с польского – обычное дело, многочисленны; при Петре их уже почти нет: увеличившееся знакомство с латинским и вообще западноевропейскими языками позволило нам усилить перевод прямо с оригиналов, минуя польское посредство» (Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV–XVII вв. СПб., 1903. С. 81). Известный лингвист В.В. Виноградов отмечает: «Усиленная переводческая деятельность Петровской эпохи, направленная в сторону общественно-политической, научно-популярной и технической литературы, вела к сближению конструктивных форм русского языка с системами западноевропейских (но не восточных! – М.Б.) языков. Новый быт, расширяющееся техническое образование – все это требовало новых форм выражения. Новые интеллектуальные запросы общества удовлетворялись с помощью перевода на русский язык понятий, выработанных западноевропейскими языками, или с помощью словарных заимствований» (Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX веков. М., 1982. С. 57). См. также: Смирнов Н.А. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху // Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. 88. кн. 2. СПб., 1910.
35 Так, М. Херасков, совершенно разочаровавшись во французской просветительной философии, в своем опубликованном в 1789 г. романе «Кадм и Гармония» (Херасков М.М. Творения вновь исправленные и дополненные. М., 1807. Ч. VIII) именует славян «народом кротким и добронравным» и противопоставляет вольнодумному Западу устойчивый в добродетели и верованиях славянский Восток.
36 В кн.: XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX в. Л., 1981. См. также: Лотман Ю., Успенский Б. Споры о языке в начале XIX в. как факт русской культуры // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1975.
37 Сочетание идеи прогресса с представлением о ценности традиции и обычая составляло трудность, окончательного решения которой Карамзин так и не нашел (Лотман Ю.М. Идея исторического развития… С. 89). Одной из попыток было противопоставление в человеке личного (человек как целое) национальному (человек как часть). В первом отношении– в этой сфере Карамзин относил область сознательного и рационального– человек более свободен от влияния «обычаев, поверий, привычек», власть которых над ним проявляется бессознательно и независимо от индивидуальности. «Сходствуя с другими европейскими народами, мы разнствуем с ними в некоторых способностях, обычаях, навыках, так что хотя и не можно иногда отличить россиянина от британца, но всегда отличим россиян от британцев, во множестве открывается народное» (Карамзин Н.М. Сочинение. СПб., 1848. T. III. С. 650). Это представление о народе как «национальной личности» не расторжимого на единицы. Это придание огромной важности «традиции и обычая» в жизни того или иного народа открывали благоприятные возможности для сравнительно объективного изучения и восточных реалий.
38 Лотман Ю.М. Идея исторического развития… С. 86. Представления эти характеризовали и картезианскую мораль и этику Юма. Глубокое воздействие они оказали и на этику масонов, которые в воззрениях на природу были скорее манихеямп. «Ветхий Адам» олицетворял в их представлении исконную порочность человеческой натуры. Если для просветителя обращение человека к совершенству мыслится как возвращение к истоку, то для масона оно приобретает черты трудного и мучительного пути от истоков. Для просветителя возрождение– момент освобождения от внешней коры социальных уродств, наслоившихся на благородную природу человека, для масона– процесс перерождения сущности человека под благотворным влиянием самовоспитания и под мудрым воздействием внешних руководителей, победа одной части души над другой (см.: Там же. С. 86–87). Ревнители имперской идеологии вполне могли воспринять (пусть и неформально) именно этот тезис о сугубо позитивном влиянии «мудрых внешних руководителей» для трансформации «азиатских дикарей» от дурных истоков к вершинам совершенства.
39 См. также: Булич Н.Н. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX в. T. I. СПб., 1902.