Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

– Однако! – и хотел пройти.

Степа заплакал, стал на колени и моляще протянул к человеку руки.

– Я не пьян, – всхлипывая, сказал Степа, – я болен! Со мною чтото случилось странное. Скажите мне, где я? Какой это город?

Человек остановился, все еще недоверчиво косясь на Степу, по правил кепку и наконец ответил:

– Ну, Владикавказ…

Степа с колен качнулся, простонал и упал лицом в песок. Созна ние покинуло его.

Глава V I I I ПОЕДИНОК МЕЖДУ ПРОФЕССОРОМ И ПОЭТОМ

Как раз тогда, когда Степу покинуло сознание, оно вернулось к Ивану Николаевичу – он проснулся после глубокого и продолжи тельного сна. Некоторое время он соображал, как он попал в эту комнату с белыми стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой чувство валось солнце.

Иван тряхнул головою, убедился в том, что она не болит, и вспом нил, что находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспо минание о гибели Крицкого, но сегодня оно не вызвало в Иване Ни колаевиче сильного потрясения.

Выспавшись, Иван Николаевич стал спокойнее, а соображать на чал яснее. Полежав некоторое время неподвижно, Иван Николаевич повернулся на бок и увидел кнопку звонка на стене. По привыч ке трогать предметы без надобности Иван нажал ее, и сейчас же в комнате появилась полная симпатичная женщина в белом и сказа ла Ивану: «Доброе утро!»

Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле: засадили здорового человека в лечебни цу, да еще делают вид, что это так и нужно!

Женщина, оставаясь по-прежнему приветливой, при помощи од ного нажима кнопки увела штору вверх, и в комнату через широко петлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся теперь балкон, берег извивающейся реки и на другом ее берегу – веселый сосновый бор.

– Пожалуйте ванну брать, – пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой обнаружилось ванное отделение и уборная, прекрасно оборудованные.

Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:

– Ишь ты! Как в «Метрополе»!

Полная женщина на это ответила с гордостью:

– О нет! Гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде за грани цей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать клинику. У нас каждый день интуристы бывают.

При слове «интурист» Ивану сейчас же вспомнился вчерашний консультант. Он затуманился, поглядел исподлобья и сказал:

– Интуристы… До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого…

И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдер жался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь ему она не может.

Вымытого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, ре шившись относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудован ном здании, где его задержали против воли, с иронией, тут же мыс ленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».

И было за что. В кабинете стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими инструментами. Были кресла необыкновенно сложно го устройства, были какие-то лампы с сияющими на них колпачками, и склянки, и электрические провода, и совершенно неизвестные приборы.

В кабинете за Ивана принялись трое – две женщины и мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с яв ной целью кое-чего у него выспросить. Иван стал обдумывать поло жение. Перед ним было три пути: кинуться на все эти лампы и замыс ловатые вещицы и перебить их, и таким образом выразить свой про тест за то, что задержан зря. Но сегодняшний Иван не был вчерашним Иваном; первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, ук репятся в мысли, что он действительно сумасшедший. Первый путь

Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о кон сультанте и Понтии Пилате. Вчерашний опыт, однако, показывал, что рассказу этому или не верят, или понимают его как-то извращен но. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей, при шлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.

У Ивана выспросили все решительно насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиной в 1916 году. Исписав за Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом пере шла к родственникам Ивана, и не только к отцу и матери, но даже к дя дям и теткам. Началась канитель: кто умер, когда, да отчего, не пил ли и прочее и прочее. Потом поговорили о вчерашнем, но мало.

Женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него с другой стороны и ни о чем уже не спрашивая. Мужчина измерил температу ру, посчитал пульс, смотрел Ивану в зрачки, светил ему в глаза какойто лампой. На помощь мужчине пришла другая женщина, и Ивана не больно чем-то кололи в спину, рисовали у него ручкой молоточка ка кие-то знаки на груди, стучали молоточком по коленам, отчего ноги Ивана подпрыгивали. Кололи палец, кололи в локтевом сгибе, наби рали в какой-то шприц кровь, надевали на руки какие-то резиновые браслеты…

Иван только горько усмехался про себя, размышляя о том, как глупо и неожиданно все получилось. Подумать только: хотел предупредить всех об опасности, грозящей от неизвестного консультанта, хотел его изловить и добился только того, что попал зачем-то в лечебницу, чтоб рассказывать всякую чушь про брата матери Федора, пившего в Вологде запоем. Нестерпимо глупо!

Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе, два яйца всмятку и белый хлеб с маслом.

Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом месте и у этого главного добиваться внимания к себе и справедливости.

И его он дождался, и очень скоро после своего завтрака. Стена, отделявшая комнату Ивана от коридора, разошлась, и в комнате Ивана оказалось довольно много народу в белом. Впереди всех во шел тщательно обритый по-актерски человек лет сорока пяти, с при ятными, но очень проницательными глазами и вежливыми манера ми. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход по лучился очень торжественным. «Как Понтий Пилат…» – подумалось Ивану.

Это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять.

– Доктор Стравинский, – представился усевшийся Ивану и по глядел на него дружелюбно.

– Вот, Александр Николаевич, – негромко сказал кто-то с опрят ной бородкой и подал главному кругом исписанный лист.

«Целое дело сшили!» – подумал Иван.

Главный привычными глазами пробежал лист, пробормотал «угу, угу» и обменялся с окружающими несколькими фразами на малоиз вестном языке.

«И по-латыни как Пилат говорит…» – подумал Иван. Тут одно сло во заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения», увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших.

«И ведь это знал…» – тревожно подумал Иван.

Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выра жать это словами: «Славно! Славно!»

– Славно! – сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обра тился к Ивану: – Вы – поэт?

– Поэт, – мрачно ответил Иван и вдруг впервые почувствовал легкое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же его собст венные стихи показались неприятными. И в свою очередь он спро сил у Стравинского: – Вы – профессор?

На это Стравинский утвердительно-вежливо наклонил голову.

– И вы здесь главный? – продолжал Иван.

Стравинский и на это поклонился.

– Мне с вами нужно говорить, – многозначительно сказал Иван Николаевич.

– Я для этого и пришел, – отозвался Стравинский.

– Дело вот в чем, – начал Иван, чувствуя, что час его настал, – меня никто не желает слушать, в сумасшедшие вырядили…

– О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, – серьезно и ус покоительно сказал Стравинский, – и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не будут.

– Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встре тился с таинственною личностью… иностранец не иностранец, ко торый заранее знал о смерти Бори Крицкого и лично видел Понтия Пилата.

Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

– Пилата? Пилат – это который жил при Христе? – щурясь на Ивана, спросил Стравинский.

– Тот самый, – подтвердил поэт.

– А кто этот Боря Крицкий?

– Крицкий – известнейший редактор и секретарь «Массолита», – пояснил Иван.

– Ага, – сказал Стравинский, – итак, вы говорите, он умер, этот Боря?

– Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Пат риарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин…

– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.