момент. Судя по ответу субъекта, я тотчас же узнаю, имею ли дело с честным человеком или с бонвиваном, обладающим очень покладистой совестью.
Если он выкажет негодование, я спешу переменить тон и говорю:
— Вы вполне правы, нужно быть совершенными негодяями, чтобы обмануть такого доверчивого и щедрого человека.
Но если «моя жертва» взглядом или жестом выразит алчность, овладевшую ее душой, и даст понять, что не прочь воспользоваться выгодным случаем, я незаметно делаю знак моему сообщнику-англичанину, который, чтобы не мешать нашему разговору, идет мыть руки.
Вот тогда-то я должен проявить все свое искусство. Это решительный момент, от которого зависит успех дела…
Я с таинственным видом сообщаю моему спутнику, что меня чрезвычайно соблазняет перспектива легкой наживы.
— Право, мы были бы настоящими глупцами, если бы упустили такой случай, тем более что другие, менее нас щепетильные, наверное, воспользуются. Кажется, он хочет поручить одному из нас отнести его чемодан, и мы будем чересчур глупы, если отнесем его к нему в гостиницу, так как, наверное, в этом чемодане масса денег и драгоценностей. Мы могли бы сразу приобрести такой куш, что нам хватит дожить век припеваючи… а этот богач не разорится от такой потери. Вы согласны, не правда ли? Кому бы он ни поручил нести свой чемодан, вам или мне, мы разделим добычу пополам, не так ли? На долю каждого достанется порядочная толика. Мы назначим свидание в кафе X. на бульваре; там мы устроим дележ, а потом уедем с первым же поездом. Тогда пусть англичанин ищет нас где хочет.
Говоря таким образом, я не спускаю глаз с лица собеседника, и в 99 случаях из 100 мне удается прочесть в его глазах: „Будь покоен, душенька, если мне будет поручено нести чемодан, то тебе очень долго придется меня ждать…"
— Не подумайте, господин Горон, что я сужу о других по себе. Конечно, на свете немало честных людей, но только это не они попадаются на удочку американского воровства.
Тогда или я уговариваюсь с человеком, который должен быть моей жертвой и воображает себя моим сообщником, или у него вдруг пробуждается совесть; в последних случаях, — кстати сказать, чрезвычайно редких, — ничего нельзя поделать, и мы очень скоро, под каким-нибудь предлогом, оставляем его в покое. Но, по большей части, мой новый сообщник и я приходим к полнейшему соглашению, и я знаком уведомляю об этом моего настоящего сообщника, англичанина, когда он возвращается, умыв руки.
Тогда он вынимает связку ключей и открывает чемодан, в котором мы можем видеть крупные свертки золота и пакеты ценных бумаг. Я толкаю ногой моего нового сообщника, как бы давая ему понять. „Гм! Вот где можно поживиться“.
Его лицо озаряется радостной улыбкой, и этот человек, который, быть может, через несколько минут пойдет с жалобой к комиссару полиции, в тот момент смотрит на чемодан англичанина, как на свою собственность.
— Ну, — говорит богатый иностранец, — кто несет мой чемодан ко мне в гостиницу (в „Континенталь“, „Гранд-отель“ или „Терминус“, так как англичанин всегда называет один из этих огромных караван-сараев). — Вы, господин, — он указывает на моего спутника, — ваше лицо мне нравится…
В эту минуту я могу видеть, как наша жертва краснеет от удовольствия, и, наверное, мой мнимый сообщник думает обо мне: „Если ты воображаешь, что я приду на свидание, то горько ошибаешься“.
Но англичанин продолжает, по-прежнему обращаясь к нему:
— Я платит за ваш карета… Вы поедете поскорей… Я даст хороший награда…
Наш молодец хватает чемодан и уже бросается к выходу, но англичанин вдруг останавливает его за руку, потом, обращаясь ко мне, говорит:
— Я все-таки недостаточно знает его, пусть вы скажет, чтоб он оставил мне залог.
Тогда я обращаюсь к нашей жертве и самым натуральнейшим тоном говорю:
— Это очень просто, отдайте ему все, что при вас есть. Со своей стороны я сделаю то же самое.
Я вынимаю портмоне, в котором несколько червонцев, бумажник с банкнотными билетами, снимаю с себя часы, цепочку и передаю все англичанину.
«Простофиля» делает то же самое и опорожняет свои карманы.
Но, господин Горон, вы, наверное, спросите: „Что же вы делаете, если нападете на человека, у которого нет денег“.
Это может случиться, но очень-очень редко, потому что я всегда предпринимаю предосторожности. Я предварительно узнаю, какую ценность представляет мой новый знакомый; например, прошу его разменять кредитный билет в сто или пятьсот франков, если у него нет мелких денег, то он, наверное, вынет бумажник и покажет, что тот наполнен только депозитками крупного достоинства.
Если же случайно я ошибся, что бывает довольно редко, так как человек, собирающийся совершить далекое путешествие, всегда имеет при себе более или менее крупную сумму, и если действительно у него нет денег, то мой настоящий сообщник-англичанин изменяет свое решение и говорит, указывая на меня:
— Я обдумал… Это ви понесет чемодан ко мне.
Спустя несколько минут мой приятель-англичанин под тем или другим предлогом покидает бедняка, от которого ничем нельзя поживиться, и возвращается ко мне.
Теперь, я думаю, мне нечего объяснять, что если дело выгорело и если у нашей жертвы оказались деньжонки, то я усерднейшим образом забываю о свидании, которое назначил своему новому сообщнику в кафе».
Мне кажется, эта исповедь вора имеет совершенно своеобразный характер искренности.
Само собой разумеется, что жертва мошенничества, совершенного при таких условиях, так мало симпатична, что правосудие очень редко делает ход жалобам этого сорта случайных мошенников, которые, будучи уверены, что завладели огромным сокровищем, придя домой, с лихорадочной поспешностью взламывают замок чемодана и находят там только свертки медяков и пачки акций и облигаций обанкротившихся обществ, имеющих цену десять — двадцать сантимов.
В шайке Катюсса или, вернее, среди великого множества всевозможных воров, которые время от времени обращались к Виктору Шевалье или Менегану, чтобы ликвидировать добычу воровства, я встречал, как уже говорил выше, людей, употреблявших все известные и малоизвестные способы присвоений чужой собственности; это было нечто вроде калейдоскопа всевозможных мошенничеств и всех видов воровства.
Были субъекты, выманивавшие по нескольку сот франков у простодушных людей обещаниями достать хорошее место. Это очень распространенный, но в то же время самый вульгарный способ мошенничества.
Другие продавали поддельные процентные бумаги неопытным служанкам, скопившим маленькие деньжонки. Были и профессиональные карманники.
Наконец, были и такие, которые спекулировали кладами; это классическое мошенничество, известное еще в начале нынешнего столетия. Тысячи тысяч газетных статей уже оповещали о нем мир, но оно все-таки удается, так как основано на бесчестной эксплуатации охотников нажить много денег, рискуя пустяками, в таких случаях