нормальных условий: он тосковал по Анне, ему хотелось услышать щебетание дочери, он не представлял себе жизни без корабельной суеты, боевых тревог, совещаний, выходов в море, дежурств, рапортов, без «Моруса» и своей команды. А ведь совсем недавно были случаи, когда он, устав от служебных дел или каких-нибудь неурядиц на корабле, ругался на чем свет стоит и мечтал, чтобы хоть на короткое время освободиться от этой непрерывной карусели, лечь в кровать, включить радио, послушать хорошую музыку, взять в руки интересную книгу. И вот теперь, неожиданно выбитый слепым случаем из нормального, давно установленного ритма, он почувствовал себя таким же беспомощным, как потерпевший кораблекрушение на безлюдном острове. Самочувствие Соляка несколько улучшилось после того, как по его настоянию к нему в палату перенесли Юрека Коженя, — теперь хоть можно было душу в разговорах отвести, о жизни поговорить, вспомнить пережитое.
Со всевозрастающим интересом и уважением следил Соляк за своим товарищем по палате. Юрек очень страдал. Перелом ноги был сложным. Врачи пока ничего хорошего не говорили. Юрек внушал уважение своим спокойствием, только иногда он, стискивая зубы, бледнел и рукавом стирал крупные капли пота со лба. Соляка мучили угрызения совести: ведь все эти неприятности случились с парнем на его корабле. Да, бывает… Как в свое время история с Кудельским.
— Юрек, ты не спишь?
— А что бы я тогда ночью делал, гражданин капитан? Впрочем, мне и ночью не спится.
— Болит? Как ты себя чувствуешь?
— Да как-то так, ни то ни се.
— Меня сегодня тоже как будто кто-то щипцами рвет, гипс, что ли, тесный? Юрек, Кудельский, кажется, вместе с тобой на корабль пришел?
— Со мной. Мы с ним еще в учебном отряде познакомились, а потом уже на «Морусе», койка в койку спали. Что-то у него в жизни не получилось…
— Ведь в тот день он должен был в отпуск ехать. Помню, я еще вечером ему приказ об отпуске подписал за первый год службы. Хороший матрос был.
— Личная жизнь у него не получилась, гражданин капитан, от этого все и пошло…
— До сегодняшнего дня понять не могу, как он мог на это решиться. Записки даже не оставил, прокурор тоже серьезной причины найти не мог, парень был здоров. Жизнь, говоришь, у него не получилась?
— Так мне кажется, ведь я за ним с самого начала наблюдал, ну, а потом пришлось на похороны ехать.
— В Лодзь, кажется?
— Юрек — его тоже звали Юрек — всегда говорил «город Лодзь»[19]. На гражданке он каменщиком был. Зарабатывал хорошо, даже очень хорошо, потому что парень был работящий, не пил и не курил. Вы знаете, когда так, койка в койку, спишь, вместе работаешь, в увольнение вместе ходишь, то о человеке можно многое узнать. Вначале он вроде был нормальный, это уж точно. И посмеется, и пошутит, и о девушках поговорит, письма какие-то пишет. А потом вдруг письма писать перестал, нелюдимым сделался, в увольнения вообще ходить отказывался, а когда его боцман Стрыяк силком заставлял идти, то ходил всегда в одиночку. А до этого, когда еще все было нормально, он как-то раз похвастался, что сын у него есть. Да, да, гражданин капитан, я тоже удивился! Так ведь ты же, говорю, не женат. «Ну и что из того, — отвечает он, — хоть и не женат я, а сын у меня есть, смотри, какой молодец!» Ребенок как ребенок, в пеленках, толстощекий такой, а Юрек смеется и спрашивает: «Ну что, похож он на меня?» Я ему говорю — простите, гражданин капитан, но я ему так и сказал — похож, говорю, но где-нибудь под пеленками, если это парень, а так не видно. Выхватил он у меня фотографию, обиделся. Но ненадолго. Я что-то там бренчу на гитаре, часть ребят в увольнении, другие на вахте стоят, несколько человек телевизор смотрят, а мы сидим на койке. Он, видимо, сердиться перестал, порылся в письмах, а у него их была целая кипа, и вытащил фотографию. Посмотри, говорит, на мою любовь. Интересно, думаю, дай посмотрю. Красивая была, гражданин капитан, блондинка, расфуфыренная такая, все у нее на месте, только мне она показалась немножко староватой. Я Юреку об этом, конечно, не сказал, зачем ему настроение портить. Ничего, говорю, бабонька. Заулыбался, довольный, ну, видно, и момент такой был, он мне немного о себе рассказал. Его отец тоже каменщиком был, но спился, поэтому Юрек на пьяниц смотреть не мог. Начал пить его отец, бил их, детей, значит, а потом и семью бросил. Мать умерла, братья, сестры как-то там устроились, а Юрек, самый младший, долго без дела болтался. Ну а потом тоже в каменщики пошел: ремесленное кончил и нанялся к частному мастеру, там вроде платили больше. Во всяком случае, Юрек говорил, что зарабатывал он много. И там, на этой стройке, он и познакомился со своей бабой. Она то ли что-то красила, то ли убирала после каменщиков, не знаю. Ей в жизни тоже не очень везло, муж ее не то бросил, не то в тюрьме сидел, я этих подробностей не помню. Важно, что Юрек сошелся с этой женщиной и переехал к ней, у нее квартира была. И ребенок у нее был, не тот, что с Юреком, а постарше. Вот так они и жили. Юрек вкалывал как вол, деньги ей отдавал, дом у него имелся, что еще человеку нужно? Он Ирену, эту блондинку, по-настоящему любил, сразу было видно. Так я его спрашиваю: а что же ты, старик, не женился? Знаешь, говорит, муж ей развода не дает. Ирена с адвокатом советовалась, а тот сказал, что нужно еще подождать, тогда она развод получит без согласия этого типа. Мы с ним даже вот какой вопрос обсуждали: если Юрек вызов в суд на этот развод получит, то вы его, гражданин капитан, так отпустите или ему в счет отпуска ехать придется? Ну и месяца полтора до того, как все это случилось, Юрек получает письмо. Я сам видел, гражданин капитан, как он плакал, горько плакал. Ему эта баба написала, что к ней первый муж вернулся, что с Юреком был мимолетный флирт, ну и всякие такие вещи, а самое главное, чтобы Юрек о ней забыл и больше не приходил: она должна заботиться о своей репутации. Такой вот она стервой оказалась, гражданин капитан. А тут еще ребенок, сын, которым Юрек так гордился. Ирена ему написала и точно рассчитала, что мальчик не может быть его сыном, что она забеременела еще от мужа. С этого