момента Юрек перестал быть прежним Юреком. Просто ненормальным сделался.
— Да, вот уж действительно история… А что же ты мне, парень, этого раньше не сказал?
— Об этом теперь можно говорить, гражданин капитан, когда уже все кончено. А тогда? Бежать с чем-то таким к командиру? Да ведь Юрек мне свою историю по секрету рассказал, как другу. Если бы я знал, что на него такое найдет…
«„Что же ты мне не сказал?“ Ну и вопрос я задал… И все же, как добраться до таких интимных и часто мрачных уголков этих молодых душ? Несколько десятков парней на „Морусе“ и столько же микромиров. Когда они все вместе, когда что-то делают, выполняют, борются — это монолит, солидарный, сплоченный и твердый как скала, никакой шторм не страшен. Но возьми их каждого отдельно, пусть им вспомнились папа, мама, девушка, отпуск, праздник, пусть только получат письмо, телеграмму — они уже другие, уже не те, что были раньше. Ведь на корабле нет официальщины, даже устав говорит, что на корабле в течение дня командира приветствуют только один раз, ребята чувствуют себя свободно, а может, даже слишком панибратски: Ясек, Франек, Болек, Горец, дай то, принеси это. Да ведь я тоже себя так веду. Утром, правда, трап, вахтенная служба, рапорт, все как полагается, по-уставному. Потом нужно обойти весь корабль, заглянуть в каждый угол, как же иначе, хотя, наверное, можно — вот, к примеру, Флорек Сурогат: трап, ГКП, каюта, замкомандира, боцман, командиры боевых частей, даже обеды велит себе в каюту подавать и в кают-компанию не ходит. „Устав, старик, это то, на чем держится хорошая армия, а уж флот и подавно. Те, которые это придумали, знали, чего они хотят“. Так что у командора подпоручика Сурогата устав корабельной службы чтится свято, он даже внутренний, общевойсковой использует, у Сурогата все важно: как докладываешь, пятки вместе, носки врозь, ремень затянут до последней дырочки, ботинки блестят. Коротко, четко: гражданин матрос, гражданин боцман, гражданин поручик, дайте, возьмите, принесите, выполнить, доложить, рапорт, в служебном порядке и т. д., и т. д. Согласен, кое-когда это нужно, но я с самого утра лазаю по трапам, протискиваюсь по переходам, ребята здесь, ребята там, в трюм заглянуть не мешало бы, в механическом отделении обычный шум и ад, а если еще все турбины на ходу, вата в ушах, шлемофоны, и можешь кричать сколько угодно, жестами объясняться, но где говорить необходимо, там говоришь, запуск механизмов, ракетные ангары, боеприпасы, радиолокаторы, радиотелеграфисты, да я же эти физиономии знаю, как свою собственную: этот третий год служит, тот — второй, а эти два неоперившихся птенца только начали, так как же с ними не поговорить, не хлопнуть по плечу, не улыбнуться, когда для этого есть время и место: „Что ты, Франек, такой грустный, Марыся не пишет?“ Ребята это слышат, смеются, рады, значит, у „старика“ хорошее настроение, Франек смеется тоже, тут я попал в точку, а если нет? А вдруг я так ляпнул бы при Кудельском, а у него как раз в голове эти свои дела, я бегу дальше, а бедный Кудельский голову повесит и останется один на один со своими невеселыми думами; в трюме сидят трое по уши измазанных матросов. „Ну, как там дела, панове, долго еще?“ — „Скребем, гражданин капитан“. — „Тяжело?“ — „Да нет, привыкнуть можно“. Зачем я спрашиваю, ведь знаю, что тяжело, сидишь там согнувшись — темно, мокро, краской воняет, за воротник капает — и скребешь ржавчину, вытираешь, красишь, боцман или замкомандира еще погоняет, а командир дурачком прикидывается, не знает, что тяжело. Знает, только приободрить хочет, они должны понять, ну что-нибудь вроде: „Тяжело? Знаю, хлопцы, что тяжело, но ведь кто-то должен это сделать, не боцман же Стрыяк, ему там со своим брюхом не поместиться“. А они отвечают: „Да нет, привыкнуть можно“. Это значит: пойми, командир, нам тяжело, но хотя нас сюда Стрыяк и загнал, была в этом нужда или нет, а ты об этом знаешь или догадываешься, но раз спрашиваешь, то мы тебе даем понять, что для нас такая работа ерунда, — вот мы и договорились, а я доволен, что у меня такой отличный, непосредственный контакт с ребятами, лечу дальше и продолжаю свое: „Ну как, Фелек, Ясек, Сташек, не унывай, что ты киснешь? В отпуске был? Что нового, мама здорова?“ Быстрый вопрос, общий ответ, намерения хорошие, а результат? Кудельский? С ним мне тоже говорить приходилось, последний раз перед отпуском, перед тем, как это все случилось. Начальство делало сводку. Кто еще отпуск не использовал? Кудельский. Так чего же он ждет? Пускай на этой неделе идет, а то в дивизионе злиться будут, мы им статистику портим. Каюта, Кудельский на вахте. „Так что, Кудельский, в отпуск идете?“ — „Так точно, гражданин капитан, в город Лодзь“. — „В Лодзь, ну, смотрите там, чтобы все было в порядке, чтобы комендатура вас не прихватила, ботиночки, мундирчик вычистить“. — „Слушаюсь, гражданин капитан…“ Ох Кудельский, Кудельский… И теперь эта авария… А ведь еще немного — и нормально дошли бы. Ой Соляк, Соляк, скажи себе откровенно: что же ты наделал? Сам лежишь, Юрек стонет во сне, только бы у него нога срослась, а то если калекой, не дай бог, станет, то я, наверное, этого не переживу. Горец чуть было не утонул, „Морус“ поврежден, обгорел и водой залит. И все же он на следующий день снова в море вышел. „Корабли всегда в порядке…“ С „Морусом“ у меня никогда хлопот не было. Я его получил от Фредека Трояна, все как полагается: настоящая церемония, командир дивизиона, формальности, потом вдвоем лазали по кораблю, Фредек представил мне людей, они уже стояли на боевых постах; офицеров и старшин, впрочем, я почти всех знал, но пока мы ходили по палубе или когда оставались в каюте одни, я его спрашивал, что собой представляет этот, а что тот. Фредек отвечает, характеризует, у кого к чему склонности, а о корабле молчит как заколдованный. Он не говорил, я не спрашивал, да и привычки у меня такой нет — спрашивать, сам почти все увидишь, а вообще-то очень меня удивило, что Троян с „Моруса“ уходит, ведь из дивизиона он не ушел, просто принял новый корабль; я тогда подумал: он человек опытный, команду новую объединит, но коллеги, как обычно, разные вещи говорили, что будто бы он со всей командой „Моруса“ не ладил, взыскания без конца давал, с заместителем общего языка не нашел, на корабле без конца ЧП были, а как же такому новый корабль дали? „Ну, понимаешь, Марианский к нему слабость