ее деятельности. Долготерпеливого Тоши под рукой больше не было, ребята обращались с ней со снисходительной вежливостью — как старые, многое повидавшие на своем веку кадры с молоденьким и не в меру исполнительным курьером, и даже Сан Саныч, казалось, очнулся уже от своей эйфории — пару раз отправил ее из своего кабинета на рабочее место, сказав, что инициативы не только рождать, но и исполнять нужно.
От Марины тоже ничего не было слышно. От Светки, правда, тоже, но она, скорее всего, все свободное время на даче с Олежкой проводила — погода на дворе стояла просто изумительная: уже лето, но еще не жарко. Сама я им не звонила, особенно Марине — мне казалось, что несмотря не все мои старания она на меня все-таки обиделась, и я решила дать ей время переварить наш последний разговор. Сама ведь сказала, что ей подумать нужно.
Звонила я все это время Гале — наконец-то появилась у меня возможность узнать, что меня ждет, от человека, который только что через это прошел! Мой ангел во время этих разговоров только мрачно косился в мою сторону, и я мысленно ухмылялась — вот оно, торжество справедливости! Сам-то, небось, угрызениями совести не мучился, сплетничая с Тошей, пока Галя в больнице томилась, а я — в полном неведении о подробностях предстоящего испытания.
Об этих подробностях я и начала расспрашивать ее сразу же после первых поздравлений. Она отвечала довольно сдержанно, как путешественник на вопросы встречающих о том, как прошел полет, и я с облегчением поняла, что событие это хоть и неприятное, но пережить его вполне можно. Ради того, что ждет тебя по его завершении.
— Галя, а как малышка? — перевела я разговор на более животрепещущую тему.
Галя тут же оживилась. Я бы даже сказала — ожила.
— Ой, Татьяна, — с придыханием заворковала она, — она такая красивая! И смешнючая — слов нет! Так чмокает, и хмурится, и уже почти улыбается… По-моему, она меня уже даже узнает!
— А какая она? — с любопытством спросила я.
— Волосики темные, — с готовностью принялась перечислять Галя, — и длинные такие — почти шейку закрывают. И кудрявые немножко. И бровки темные, и тоненькие, ровные. Сама смугленькая, носик тоже ровный, маленький…
— А глаза? — перебила я ее.
— Серые, — ответила она, и тут же добавила, — но говорят, они потом цвет поменяют. И большие такие, круглые…
— Так на кого она похожа? — не удержалась я от пресловутого вопроса.
— Уж точно не на меня, — рассмеялась Галя, и я не стала дальше уточнять, чтобы не акцентировать ее внимание на тяжелых воспоминаниях.
— А имя ты уже ей придумала? — задала я следующий непременный в такой ситуации вопрос.
— Дарина, — гордо ответила Галя. — Я это имя уже давно выбрала, если девочка родится, только говорить заранее никому не хотела. Она ведь и вправду мне как от Бога подарок.
Ну, не совсем от Бога, подумала я, но, судя по ее счастливому тону — определенно великий дар судьбы.
— Галя, а когда можно будет тебя проведать? — Мне уже совсем не терпелось своими глазами посмотреть на это чудо природы.
— Ох, Татьяна, — замялась Галя, — давай где-то через недельку, а еще лучше — через две. Я никак в новый ритм не войду — ну, просто ничего не успеваю. Спасибо хоть, она по ночам спит — а то, если бы я целыми сутками на ногах была, уж не знаю, насколько бы меня хватило…
Очень интересно — зачем Тоша отпуск брал, хотела бы я знать? Он, что, в невидимости рядом с ней в доме толчется?
— А тебе, что, никто не помогает? — осторожно спросила я.
— Да что ты, Татьяна, — после минутного молчания пробормотала Галя, — я уж и не знаю, как мне Тошу благодарить — мне прямо так неловко… Он и магазины на себя взял, и коляску мне в лифт заталкивает — я сама вечно за что-то цепляюсь — и во время купания Даринку держит, чтобы у меня обе руки свободны были. И ты знаешь, — с удивлением добавила она, — она его совсем не боится — ни разу у него на руках не дернулась, только ручки-ножки распрямляет, словно потягивается…
— А мама к тебе не приезжает? — поинтересовалась я, вспомнив, что в последнее время отношения у них вроде бы начали налаживаться.
— Один раз была, — коротко ответила Галя, и я почувствовала, что процесс их примирения на начальном этапе и застопорился.
Ну, это ничего, подумала я, Галина мать, скорее всего, просто обижается, что та Тоше с малышкой больше, чем ей, доверяет. Я почувствовала легкие угрызения совести за то, что уговорила Галю от матери уехать. Ну что ж, я уговорила — я и отговорю. Сейчас ведь разве что слепой не заметит, что Тошино присутствие не только Гале, но и малышке на пользу идет — за что же на него зуб точить? Да и ему поспокойнее будет, когда придется опять на работу выйти…
— А ты не хочешь назад к ней вернуться? — предложила я, радуясь возможности в очередной раз применить свое умение сглаживать — одним изящным жестом — углы многих смежных проблем на пользу близких мне людей. — Тебе ведь легче будет, если она часть забот на себя возьмет.
— О, нет! — решительно заявила Галя, и я слегка поморщилась, решив, что глубокий дар убеждения хорош до тех пор, пока не приходится прибегать к разубеждению. — Она мне в тот единственный раз такой скандал устроила, что я лучше сама.
— Какой скандал? — оторопела я.
— Я в жизни своей не думала, что она такой суеверной окажется! — воскликнула с чувством Галя. — Одно дело Божьи заветы соблюдать, а совсем другое — всяким языческим приметам следовать. Помнишь, как она домового во всех углах искала? Так то еще цветочки были! А сейчас каких только грехов она на меня не навесила! И ногти Даринке надо было не обрезать, а обкусывать. И зеркала все в доме закрыть, чтобы она себя даже случайно не увидела. И вещи ее только в квартире сушить, даже на балкон не вывешивать. Нитку какую-то на ручку завязать… И самое страшное — как я могла ее чужому человеку до крестин показать! А то, что этот чужой человек свой законный отпуск моему ребенку посвящает — это ничего; главное, что сглазить может.
— Значит, нам тоже до крестин нельзя? — разочарованно протянула я, уловив хоть какой-то смысл лишь в последней ее фразе. Действительно, отдельные несознательные посторонние могут с насморком явиться, но при чем здесь нитка с зеркалами?
— Татьяна, если бы