Приятель смущался, но чувство опасности вынуждало его сказать все.
— Ты, конечно, рассказал мне какую-то глупую историю про розыгрыш и про карнавал, — сказал он. — Но ты ведь никогда не считал меня дураком? Ведь правда? Ты же не думал всерьез, что я поверю этому? Если бы я не знал тебя, то, может быть, и поверил бы. Но ты серьезный человек, Марк, и никогда не занимался шалостями… Я тут посмотрел, как вы с товарищем серьезно готовитесь к этому вашему карнавалу… Так вот, вы что, собрались ограбить Северный торговый банк? Или «Национальный кредит»?
— Нет, конечно, — ответил я, боясь, что он сейчас начнет допытываться. — Ты можешь не беспокоиться.
— Как же мне не беспокоиться? — сказал он. — Вас изрешетят пулями, а потом с ваших трупов снимут весь наш реквизит. И докопаются, где вы все это взяли. У меня будут огромные неприятности. А что еще хуже — мне не вернут все это, а приобщат к материалам дела. И мне придется за все это еще платить студии из своего кармана.
— Не бойся, — утешил я его. — Завтра же утром мы все вернем, и не будет ничего из того, что ты только что сказал.
— Знаешь, — подумав, сказал приятель. — Ты мне оставь свое театральное удостоверение. У тебя ведь есть?
— Есть, — ответил я, вынимая из кармана пиджака синюю книжицу нашего областного драмтеатра.
— И напиши мне официальное ходатайство с просьбой дать напрокат все это. Ты меня пойми, старик… Мне же страшно. А так у меня будет хоть какая-то бумага в качестве основания. Ты — официальное лицо, и я — официальное лицо. Ты попросил, я тебе дал. И все будет понятно всем инстанциям.
— Инстанции этим делом заниматься не будут, — сказал я, но его это не убедило.
— Ты мне напиши бумагу, а завтра, если придешь живой и невредимый и все вернешь, я тебе верну бумагу. И все это будет похоронено. Договорились?
«Это же верная улика», — подумал я. Но посмотрев в глаза приятелю, понял, что другого пути нет. В карнавал он не поверил, и если я откажусь от его предложения, нам придется уйти ни с чем.
— Как говорится: никто не хотел умирать, — сказал он, видя, как я беру с его стола лист бумаги и ручку…
Через полчаса мы с Борей вышли на улицу уже экипированные соответствующим образом. Боря исправно хромал то на одну ногу, то на другую, а я изо всех сил горбился и бестолково размахивал руками…
— А оружие у нас есть? — вдруг спросил я. Вот ведь незадача, почему-то мне это раньше не приходило в голову.
— Оружие? — переспросил Боря. — А какое вы хотели бы иметь оружие?
— Что за глупый вопрос, — ответил я. — Чем же мы собираемся сделать это… Ну то, что собираемся?
— Чем мы будем убивать? — уточнил безжалостный Боря. — У меня есть нож. Очень хороший, кстати. Его потом придется выбросить, но что же делать. С чем-то приходится мириться. А вам, я полагаю, ничего не нужно. Вы все равно не умеете обращаться с оружием.
— Ну, хоть на крайний случай, — сказал я, хотя был совершенно уверен, что не сумею применить ничего на деле. — Для уверенности в себе.
— Для уверенности? — усмехнулся Боря. — А мне казалось, что мне уже удалось вас убедить вполне. И что вы уверены в нашем, деле.
Потом он вдруг сказал:
— Поедем ко мне опять. У меня что-то было еще, кажется. Сейчас посмотрим.
Обратно к нему мы ехали на метро.
— Нам нужно освоиться в этом облике, — сказал Боря. — Чтобы мы выглядели естественнее. У этих охранников, хоть они и дураки, глаз наметанный. Стоит ему только что-то заподозрить, и он пойдет с нами в квартиру, что существенно все осложнит. Так что не будем, по возможности, рисковать.
Я вспомнил о том, что всегда говорил актерам, что им нужно несколько часов походить в своих сценических костюмах перед премьерой. Так что, тут все совпадало. Правильно сказал старик Моэм, что вся жизнь — это театр. Только в моем театре кровь была ненастоящая, ее делали бутафоры, а в Борином театре жизни, похоже, кровь не была поддельной…
Мы приехали к нему обратно, в его захламленную комнату, где Боря поставил кипяток, чтобы сделать нам по чашке крепкого кофе. Потом он стал искать в ящиках своего стола что-то…
Я сел на стул и ждал. Все во мне как будто напряглось в ожидании. Наверное, так чувствует себя пациент перед тяжелой операцией с непредсказуемым исходом.
— Ну, вот, — сказал Боря, распрямляясь и закрывая выдвижной ящик рабочего стола. — Вы, кажется, хотели это иметь на крайний случай. Он протянул мне большой черный нож с кнопкой. Рукоятка была даже не черная, а темно-серая, как и цвет моего балахона.
— Нажмите кнопку, только осторожней, — сказал он, и я сделал это. Никогда я не пользовался такими вещами. Даже не видел вблизи. Читать о таком оружии, конечно, приходилось, но не более того. Тем более, что описаны такие ножи были в книгах, повествующих о хулиганской жизни тридцатых-пятидесятых годов. В них страшные налетчики и бандиты расправлялись со своими невинными жертвами незадолго до того, как их поймают бравые милиционеры.
Теперь эта штука лежала у меня на ладони. Лезвие выскочило мгновенно и почти бесшумно — только с легким щелчком. Оно было длинное, отливало синеватой сталью.
— Зачем вы его держали? — поинтересовался я почему-то.
— Просто так, — ответил Боря. — Вообще-то я никогда не предполагал этим воспользоваться. Для уличных встреч мне хватает своих рук и ног. Я неплохо могу изуродовать человека. Хотя я не хожу по вечерам, и мне не приходилось использовать свои старинные навыки уже давно.
— И все-таки, вы хранили эту вещь, — настаивал я.
— Вы ошибаетесь, — решительно ответил Боря. — Не ищите тут никакой связи. Вы хотите выяснить для себя вопрос, не был ли я всегда готов к убийству. Вам это нужно для ваших психологических изысканий. Но уверяю вас, тут вы не правы. Ничего я не хранил специально. Даже не задумывался об этом. Просто у вас ведь дома, наверняка, лежат старые тапочки, которые вы не носите и почему-то не выбрасываете… Ведь лежат?
Я кивнул, и Боря обезоруживающе улыбнулся:
— У меня тоже лежат старые тапочки. И старая шляпа. И много носовых платков, которыми я не пользуюсь… Мы же с вами не американцы, чтобы, не раздумывая, выбрасывать все старое и тут же обзаводиться всем новым. Мы так не можем. Европейскому сознанию это совершенно несвойственно. Точно так же у меня лежали два ножа. Я их купил по случаю очень давно и никогда не предполагал, что мне придется ими воспользоваться.
— И все же пришлось, — заметил я.
— Как видите, — ответил Боря и смешно развел руками, как кукла в детском театре. — Ничего не поделаешь… Они нас сами вынудили. Кстати, кофе уже готов.
Он принес чайник с кухни и разлил кофе по чашкам.
— Уберите нож в карман, — сказал он после этого. — И не смотрите на меня с таким ужасом.
— Я не смотрю на вас с ужасом, — ответил я, засмущавшись, потому что в бориных словах была доля истины.
— Смотрите, — сказал он. — Как будто это я убил вашего брата. И потом Ларису. Как будто это я — монстр Шмелев… Как будто я один собираюсь ехать убить его. Как будто вы не решили присоединиться ко мне.
— Вы правы, — согласился я. — Извините за мой взгляд. Это не от осуждения. Нет, просто я никогда еще не бывал в такой ситуации.
— В какой? — насторожился Боря и как бы ощетинился.
— Ну… Не сидел вот так, с ножом в кармане, готовясь идти на «мокрое» дело, — ответил я.
— Можно подумать, что мне приходилось, — фыркнул Боря. — Не мы же начали… Это самое главное. Представьте себе, что мы ничего этого сделать не решились. Пошли в прокуратуру, в милицию, долго били себя в грудь и говорили о наших подозрениях. Долго умоляли поверить нам и собрать улики против Шмелева. Чем бы это закончилось в результате?
Я молчал, потому что понимал: Боря еще не закончил и он сам имеет ответ.
— В самом лучшем, самом положительном случае, — сказал он, — при наиболее благоприятном стечении обстоятельств милиция арестует в конце концов Шмелева и даже что-нибудь докажет… Он будет сидеть в неудобных условиях в камере… Он наймет дорогого адвоката. Потом будет суд. На суде адвокат будет издеваться над нами, как захочет. Шмелев будет смеяться нам в лицо и называть придурками. После этого, в самом лучшем случае, его осудят. И дадут ему этак лет десять… Это невероятно, и скорее всего, срок будет лет семь, но давайте будем тешить себя иллюзиями и скажем, что десять… За хорошее поведение, сотрудничество с администрацией и высокие трудовые показатели ему скостят срок и лет через пять он выйдет на свободу. Вас это устраивает? Это будет адекватное наказание за его «художества»?