— Я вам верю, — забеспокоился Боря. — Но что же делать? Идти в том виде, в каком мы есть, туда нельзя. Жена узнает нас с вами и после того, как мы порешим Шмелева, жить нам останется несколько часов. Потому что нас убьют его люди.
— Вы полагаете, они станут мстить за мертвого? — спросил я. — Эти шакалы способны на это?
— Я думаю, что да. Из чувства самозащиты. Они должны будут защищаться. Это как в волчьей стае. Если убьешь одного волка, другие бросятся на тебя не потому, что им стало жалко своего сородича, а просто оттого, что они опасаются, что следующими трупами станут они…
— Нам надо загримироваться не в театре, — сказал я, — а на «Ленфильме». Теперь никакого «Ленфильма», конечно, уже нет, но все цеха прежние там остались и вот именно они нам помогут.
— Там что — лучше парики? — спросил Боря.
— Естественно, — ответил я. — В кино же не может быть такой приблизительности, как в театре. Кино ведь снимает крупные планы. Только надо найти там знакомых. Давайте я сяду за телефон.
Боря уступил мне место возле телефона, и я принялся названивать по нему. Как теперь разметало людей! За несколько лет разрушилась не только страна, не только экономика и весь уклад жизни. Это само собой, к этому мы уже как-то привыкли. Разрушились, кроме всего прочего, и элементарные связи людей друг с другом. Столькие вообще уехали, покинули страну! Столькие сменили не просто работу, но и вовсе род занятий. Теперь трудно найти старых знакомых на прежних местах.
Поэтому я потратил не меньше часа и сделал с десяток телефонных звонков, прежде чем «напал» на своего старого знакомого, который еще не ушел из мира кино.
Найдя его наконец, я высказал ему просьбу. Он был страшно удивлен.
— Ты что, стал шпионом? Или мафиози? — спросил он у меня. — Зачем тебе ходить по городу в таком виде? От кого ты скрываешься?
Мне пришлось призвать на помощь фантазию, и я сказал бесшабашным голосом:
— Мы с другом решили устроить карнавал… Знаешь, я ведь приехал только на пару дней, и вот мы захотели повеселиться. Есть у нас две знакомые девушки. Так вот, мы надумали их мистифицировать. Должно получиться очень смешно.
— Ну ладно, — согласился приятель. — Только это будет вам стоить довольно дорого. Я имею в виду услуги гримера и пастижера. У вас есть сорок тысяч?
Я заверил его, что за сорока тысячами дело не станет, и он назначил нам встречу на проходной киностудии в два часа дня.
Больше мы не стали пить алкоголя, а просидели в комнате Бори, морально готовясь к тому, что нам следует совершить.
Ровно в два часа мы уже были в проходной киностудии, и мой приятель выскочил, чтобы провести нас внутрь.
Он привел нас в пастижерский цех, и мы отдали сорок тысяч бессловесной девушке по имени Надя.
— Что вы хотите? — спросила она нас после того, как мой приятель объяснил ей, что мы его друзья и он клянется, что мы все вернем завтра же утром. — Какие вам парики и какие усы? — поинтересовалась она безразличным голосом.
Мы вместе с ней прошли по рядам столов, на которых были насажены на подставках самые различные парики. Наконец мы выбрали то, что нам было нужно. Вскоре она принесла нам еще коробку с усами — тонкими и толстыми, короткими и длинными, черными, рыжими и сивыми…
— Главное, чтобы мы с вами не выглядели, как ряженые, — прошептал я Боре, когда увидел, как он тянется к длинным и пушистым усам а-ля Сирано де Бержерак…
— Интересно же примерить, — ответил он и неохотно отложил усы в сторону. Нужно было найти «золотую середину», то есть наш вид должен был не бросаться в глаза и не настораживать, но в то же время он должен был абсолютно изменить нашу внешность.
В течение часа Надя управилась с нами обоими. На Борю она надела черный парик с длинными еврейскими пейсами и выкрасила ему бороду в черный цвет. А когда на его лице, к тому же, появились усы, я сам удивился его преображению.
— Ни дать, ни взять, настоящий герой Шолом-Алейхема, — сказал я ему, недоверчиво ощупывавшему парик на своей голове.
— Сейчас и вы будете не лучше, — ответил он, наблюдая, как ловкая Надя колдует надо мной. И Боря не ошибся. На моей голове оказался длинный парик с сивыми лохмами… Этакий стареющий хиппи.
Есть такой тип в нашей жизни. В шестидесятые и начале семидесятых годов это были молодые люди, которые искали истину. Они подражали западному образцу, многие из них — искренне.
Потом произошло то же, что и со всеми в таких ситуациях. Абсолютное большинство из них образумилось, постриглось, женилось и завело детей. Теперь они — обычные обыватели, обремененные кучей забот, и они так же лихо ругают нынешнюю молодежь за отсутствие идеалов, как прежде ругали их собственные отцы.
А некоторые из них «потерялись» в жизни. То ли они слишком искренно поверили в движение хиппи, то ли они на самом деле оказались ни на что не способны… Но они по-прежнему ходят все в том же виде. Только теперь это уже «старые мальчики» с нечесанными волосами. От них пахнет плохим мылом, дешевым вином, ложной романтикой и жизненным крахом…
Вообще мне несколько раз приходилось встречать старых знакомых, еще по институту, которые останавливали меня на улице. Они с завистью осматривали мой внешний вид, самый обыкновенный, кстати. Потом как бы заново оглядывали себя — в стоптанных ботинках из гуманитарной помощи, в плащике не по сезону, в вязаной шапочке, которая, если владельцу больше тридцати, смотрится уже довольно многозначительно…
И говорили: «Старик, ты продался». И в голосе их при этом бывает укоризна и намек на то, что они-то вот остались честными, неподкупленными. А мне все время хочется спросить в ответ: «А может быть, ты не продался только потому, что тебя никто не захотел купить?»
Впрочем, это так, рассуждения на тему: «Кто может сказать с уверенностью, прав человек в споре с жизнью или нет?»
Одним словом, Надя надела на меня лохматый парик, разом превратив в стареющего хиппи, потом прицепила такую же сивую бороду и свисающие книзу усы. С этими усами я стал походить на польского шляхтича сразу после поражения восстания 1863 года…
— Это будет крепко держаться? — на всякий случай спросил я у Нади, когда она закончила.
— Ну, вы же не станете дергать себя за бороду и за волосы, — ответила она. — В принципе, весь день до вечера вы можете ходить спокойно. Только не попадайте под снег и дождь.
— Погода сухая, — сказал Боря, который уже сидел в углу комнаты и наблюдал за нами.
Заглянул мой приятель, который привел нас сюда. Он осмотрел нас и засмеялся:
— Ну, и пугалы же вы… Каким девушкам понравится такое? Как говорил в свое время Остап Бендер, девушкам нравятся молодые, длинноногие, политически грамотные… А у вас прямо какой-то замшелый вид. Один — раввин из провинциальной синагоги, а другой — просто отброс общества.
— Более того, — ответил я. — Мы хотели бы выглядеть еще страшнее. Нет ли у вас тут в костюмерной каких-нибудь балахонов?
— Каких еще балахонов? — спросил приятель, с сомнением покачал головой. — Я тебе, Марк, всегда говорил, что скитания по разным плохоньким театрам на периферии до добра тебя не доведут. Это же вялотекущая шизофрения.
— Не балахоны, конечно, а плащи, — пояснил Боря, вмешиваясь в разговор. — Чтобы надеть поверх наших пальто, а потом снять, когда розыгрыш закончится.
Приятель решил, что уж коли он связался с ненормальными, то деваться некуда. Он вздохнул и повел нас в костюмерный цех. Там мы нашли два плаща-балахона из темно-серой и грязно-желтой ткани.
Когда мы облачились во все это, приятель мой вдруг остановил меня, взял за локоть и сказал, что хочет со мной поговорить один на один.
— Вы посидите тут, пожалуйста, — обратился он весьма любезно к Боре. — Мы буквально на минутку, по личному делу.
Он утащил меня к себе в кабинет, где усадил на стул рядом с собой. Он предложил мне сигарету и несколько секунд молчал. Потом решился.
— Знаешь что, Марк, — сказал он. — Конечно, я согласился тебе помочь. Потому что мы старые знакомые и приятно видеть тебя после долгого перерыва. Но только вот что…