— А ваш полкаш вонючий что?
— Семен Афанасьевич покричал, конечно, но что ему делать? Разрешил мне попробовать.
— Ты-то когда-нибудь подсечку делал? — осведомился Виктор.
— Не, сегодня в первый раз.
— Рисковый ты парень. А коня тебе не жалко?
— А чего его жалеть? Он же выбракованный. Сегодня его на колбасу, или завтра — какая разница?
— И рассудителен ты к тому же, — сказал Виктор и пошел в город.
Серега спал в номере у осветителей. Виктор безжалостно растолкал его и, глядя в красные, как у кролика, глаза, порекомендовал:
— Слюни подбери.
Рукавом джинсовой рубахи Серега потер мокрый рот, сообщил:
— Подобрал. А теперь что?
— А теперь ко мне пойдем. Я опохмеляться буду, а ты посмотришь.
Сценарист — положение обязывало — жил в люксе на девятом этаже. Поднимаясь в лифте, рассматривали друг друга. Серега усиленно пучил глаза, старался окончательно осознать, кто же все-таки потревожил его глубокий, как пропасть, алкоголический сон. Даже в пьяном раскордашном маразме умел хранить трюкач Серега достойную физическую форму: и покачивался координированно, и плыл целесообразно. Хорошо сколоченный, ловкий, заготовленный богом для мужской работы.
— Это ты, Витя? — догадался Серега, когда на девятом этаже разошлись автоматические двери.
— Я, я, — подтвердил Виктор и извлек трюкача из кабины.
Люкс, как советский люкс: два кресла, диван, журнальный столик, телевизор и фальшивый камин в гостиной, в спаленке две койки с тумбочками и шкафом и — главное — холодильник в прихожей.
— У тебя есть? — спросил Серега, жадно глядя на холодильник.
— У меня есть. — Успокоил его Виктор, но тут же опять взволновал. Для меня.
— А для меня? — обиженно поинтересовался Серега.
— А для тебя — "пепси-кола". — Виктор ввел Серегу в гостиную и толкнул в разлапистое кресло. — Выходить пора из штопора, паренек.
— Не хочу, — твердо ответствовал нетрезвый паренек.
— Это почему же? — беседуя, Виктор времени не терял: вытащил из холодильника бутылку коньяка, две бутылки "пепси", пяток яблок, поставил все это на журнальный столик и, сев на диван, стал наблюдать за Серегой, который обдумывал ответ на вопрос, почему он не хочет выходить из штопора. Обдумал, наконец, и ответил:
— Потому что не желаю.
— Убедительно, — решил Виктор, вилкой вскрыл коньяк, ножом сковырнул пепсину шляпку. Вспомнил, что стаканы забыл, сходил за стаканами. Налил себе коньячку грамм семьдесят, а Сереге — "пепси" под завязку.
— Витя, соточку бы, а? — жалобно попросил Серега.
— Соточку тебе многовато, — Виктор заглянул, как боксеру после нокдауна, в глаза Сереге и определил: — А грамм пятьдесят — налью. Чтобы послесонная муть в твоей башке осела.
Серега с оправданным вниманием наблюдал за процессом наливания ему пятидесяти граммов. Сценарист в этом деле знал толк: доза была определена точно, как по мензурке. Серега вздохнул и взял стакан. Глянул в него одним глазом, сморщился от отвращения, легким движением раскрутил коричневую жидкость и отправил ее себе в рот, глотку, далее везде. Виктор свои семьдесят принял не торопясь, с чувством. Хрупая яблоком, спросил:
— Ты кого боишься, Серега?
Не отрываясь от горла бутылочки с "пепси", Серега скосил на него правый глаз, выпученный и нехороший, и промолчал.
— Я тебя спрашиваю, козел, — надавил Виктор. Имел на это право, потому что благодетельствовал, изводил дефицитный продукт на совсем не нужного ему запившего люмпена. Надо было отвечать.
— Тебя, — признался Серега. — Возьмешь и больше не нальешь.
Оклемался после дозы трюкач: все шипящие произнес отчетливо.
— Ты помнишь, что ночью говорил? — сдавая себе, задал еще один вопрос Виктор.
— Чего с пьяну не скажешь! — Серега неназойливо пододвигал свой пустой стакан поближе к бутылке. Подумав, Виктор налил и в этот стакан. Самую малость. Чтобы не прекращать расспросов.
— А от кого ты прятался у осветителей?
— Я у них водяры хотел взять взаимообразно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не ври. До зарплаты два дня, и ежу понятно, что они пустые.
Серега хватанул свою самую малость и осмелел:
— Кончай меня мотать, Витя. Лучше споем. — Предложил он, но, поморгав, ни одной песни не вспомнил и изменил решение: — Налей, а?
— Частишь, — укорил его Виктор и принял восемьдесят. — А зря темнишь, Серега. Если это твои старые рэкетирские хвосты вылезают, я бы тебе смог помочь. Раз и навсегда.
— Мне теперь до конца жизни никто помочь не сможет. — Абсолютно трезвым голосом признался Серега и опять попросил: — Налей, а?
Запланированные опохмелочные сто пятьдесят всосались, увели тяжесть из башки, расслабили руки-ноги и окрасили Викторову жизнь в розовые и нежно-зеленые тона. И стал Виктор противоестественно добр и непредусмотрителен: щедрой рукой ливанул Сереге без замера. Получилось на полную сотку. И уже не допрашивал. Любопытствовал:
— А что случилось бы, если подсечку делал ты?
— Не знаю. Но что-нибудь случилось. — Серега, спеша отключиться, высосал сотку, и, наконец вспомнив песню, запел, — "Ночное такси, ночное такси, меня сбереги и спаси!"
Кроме этой строчки, он слов песни не помнил, и поэтому повторял ее довольно долго, с каждым разом все косноязычнее. Разговор накрылся. Виктор понял свою промашку и сказал в безнадеге:
— Сейчас у меня поспишь, а потом решим, что с тобой делать.
— "Ночное такси, ночное такси!" — пел Серега.
Виктор вынул его из кресла, и, придерживая за фирменный ремень, повел в спальню. Усадил трюкача на кровать, злобно сорвал с него кроссовки и завалил прямо на цветастое покрывало — гордость гостиницы. Серега свернулся на покрывале калачиком, положил обе руки под щеку и закрыл глаза.
— Спи спокойно, дорогой товарищ! — раздраженно посоветовал Виктор.
Серега на миг открыл глаза, грустно сообщил:
— Меня скоро убьют, Витя, — и обрушился в алкоголическое небытие.
Виктор вернулся в гостиную, сел в кресло, размышлял о важном: пить или не пить следующие сто. Решил выпить. Двести пятьдесят — рабочая норма, еще не требующая завтрашней опохмелки. Выпил, и, чтобы уйти от соблазна, все быстренько прибрал по положенным местам. Ликвидировав пьянственное свинство, вышел вон.
На длинной скамейке у входа в гостиницу сидели три артиста: главные герои — поручик и комиссар, а также эпизодник — белый полковник.
— Виктор Ильич, к нам! — позвал поручик.
И сейчас, и вообще делать ничего не хотелось. Виктор молча уселся на скамью. Середина дня, солнышко пекло, птички чирикали, листва над головой нежно шелестела под легким ветерком. Подремать бы...
— Я в трясину не полезу, Виктор Ильич! — трагическим голосом заявил поручик.
— Ну и не лезь, — межа веки, разрешил Виктор.
— Этот садист, — имея в виду под садистом режиссера-постановщика, сообщил поручик, — настоящую гиблую топь выбрал, мне художник рассказал. Это трюковая съемка, и я имею полное право отказаться!
— Иди и откажись, — посоветовал комиссар.
— Тебе хорошо, — вдруг обиделся на комиссара поручик. — Ты на твердом берегу стоять будешь, только руку мне протянешь. Мне же в самую трясину лезть. Вдруг засосет?
С обеда в гостиницу возвращались поодиночке командировочные научные московские дамочки, все, как на подбор, хороших лет, в хорошей форме, прибранные, привлекательные. Провожая бессмысленным взором очередную чаровницу, белый полковник изрек:
— Вот эту я трахнул бы.
Прошествовала следующая.
— А эту? — полюбопытствовал комиссар.
— И эту бы, — согласился белый полковник.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Поток дамочек иссякал. Придирчиво осмотрев последнюю, полковник подождал немного, встал, с зевом потянулся.
— Поспать, что ли? — сказал он и направился в гостиницу.
— Натрахался до изнеможения и спать пошел, — резюмировал комиссар.
Поручик и сценарист хихикнули. Замечательно было так сидеть.