– Мы пойдем сегодня к Энгельгардтам?
– А как же! – отвечал Иван Андреевич. – Разве ты забыл, что мы на сегодня званы?
Далее Мишелю нужно бы спросить, будет ли у Энгельгардтов о н а. Нет, об этом невозможно спросить! Пусть лучше тайна умрет вместе с ним и порастет повиликой забвения. Любовь только тогда и сладостна, когда от нее веет тайной. Так непременно любится в шестнадцать лет!
Но разве непременно надо в шестнадцать лет влюбиться? Может быть, ничего бы не случилось с Михаилом Глинкой, если бы не дядюшка Иван Андреевич. Все произошло именно из-за дядюшки, и началось совсем недавно, и тоже на музыкальном собрании у Энгельгардтов.
– Смотри, – сказал тогда Мишелю дядюшка и слегка подтолкнул его локтем, – вот она!
– Кто?
– Музыкантша, равной которой нет во всем Петербурге!
Дядюшка оставил племянника и пошел навстречу даме, которая входила в гостиную. Михаил Глинка разглядел эту молодую, почти юную даму много позже, когда она запела. Он отвел глаза от рояля, на котором аккомпанировал певице Иван Андреевич, и только теперь увидел ее серьезное, почти строгое лицо. Михаил Глинка поглядел еще раз, потом прислушался к ее чистому, горячему голосу и тогда понял: как она хороша! А после пения Иван Андреевич подвел к ней Мишеля:
– Честь имею представить вам племянника, сударыня: Михаил Иванович, тоже Глинка и тоже фортепианист. Прошу любить и жаловать!
– Какой махонький! – ласково удивилась дама.
Сердце Михаила Глинки упало, и он явственно услышал, как оно разбилось вдребезги.
– Сударыня, – вступился дядюшка, – ему уже пошел семнадцатый год, а фортепианист такой, что и меня за пояс затиснет!
– Да неужто все Глинки музыканты? – смеясь, спросила дама и протянула Мишелю руку.
Он коснулся ее руки, изнемогая от смущения, – пусть погибнут все приличия, но не решился эту руку поцеловать…
Он и в мыслях никогда бы не осмелился проникнуть в святилище, в котором обитала прекрасная музыкантша, если бы снова не был в том повинен дядюшка Иван Андреевич.
– Едем, маэстро! – сказал он племяннику в один из отпускных дней.
Тетушки Марины Осиповны не было дома, и потому дядюшкины фалдочки взлетали с необыкновенной решительностью.
Напрасно Мишель клялся, что на сей раз он действительно болен и всеми болезнями сразу.
– Ты услышишь ее арфу, варвар! – отвечал неумолимый дядюшка. – Арфа, мой друг, еще в древнем Египте увеселяла фараонов, и жрецы, играя на арфе, изгоняли болезни… Едем!
Они поехали к ней, и она действительно играла на арфе. Собственно, только арфу Глинка сначала и услышал. А потом увидел крохотные пальчики, летавшие по струнам, потом ее плечи и, наконец, лицо.
– Боже, как она хороша!
– Кто? – тоже топотом переспросил Иван Андреевич.
– Арфа… – схитрил Мишель и покосился на дядюшку.
Кто же, как не Иван Андреевич, был во всем виноват!
А сегодня, когда давно бы уже пора отправиться к Энгельгардтам, дядюшка все еще достает с нотных полок тетрадь за тетрадью и как ни в чем не бывало кричит:
– Фора!..
Вот, оказывается, сколько есть препятствий на путях любви…
Когда Глинки появились у Энгельгардтов, в гостиной было шумно и людно, а около рояля стояла молодая дама, готовясь петь.
В этот вечер Михаил Глинка ни за что не решился бы играть, но разве переспоришь дядюшку Ивана Андреевича? Уж лучше умереть за роялем, чем слушать, как дядюшка при всех гостях начнет пересказывать Фильдову экспромту про маленькую Глинку.
Глинка сел за рояль: пусть будет что будет! Пусть музыка расскажет ей, и только ей одной, что он вовсе не мальчик и уж вовсе не так мал, как кажется. И пусть еще музыка расскажет, как тяжело жить с разбитым навеки сердцем…
Он играл, и музыка уже начала рассказ именно о разбитом сердце, а госпожа Гармония, явившись на золотом облачке, вдруг все осветила своей ясной улыбкой. Однако на этот раз улыбалась вовсе не госпожа Гармония – на этот раз юному фортепианисту улыбалась первая музыкантша столицы, которая так отменно пела своим серебряным сопрано и играла на золотой арфе, конечно тоже лучшей в мире!
Отыграв, Глинка юркнул в уголок, но первая музыкантша столицы тотчас разыскала его за постаментом, на котором стоял массивный бронзовый канделябр.
– Признайтесь, вы очень любите музыку? – спросила она, растроганная его игрой.
Он стоял перед ней растерянный. Ответить было гораздо труднее, чем на самый трудный вопрос на самом трудном экзамене.
– Да, сударыня… очень… – и вздохнул полной грудью.
– Я тоже люблю музыку больше всего на свете, – пел ее голос и устремлялся прямо в сердце Мишеля, благо так легко было проникнуть в эту груду разбитых черепков. – Давайте любить музыку вместе, мой друг!..
Он поклонился и расшаркался так, как учил в пансионе танцмейстер, и проклял себя за то, что был не внимателен к этим урокам. Поклон вышел вбок, а расшаркавшись, он задел канделябр, и что-то зазвенело над самым ухом: не то хрустальные подвески, не то ее серебряный голос.
– Непременно приезжайте ко мне, мой друг!
Но и это было еще не все.
– Я знаю, я наверное знаю, что мы подружимся!
Она именно так и сказала: «Мы подружимся»! Как будто говорить влюбленному о дружбе не то же самое, что рассказывать о красках слепому!
Глинки вернулись от Энгельгардтов поздно. Но дядюшка никакие мог оставить племянника без наставлений. В халате, со свечой в руке, он зашел в гостевую комнату, где расположился на сон Мишель.
– Теперь ты понял, какая она музыкантша? – сказал Иван Андреевич. – Первая и единственная, варвар!
Варвар все понял. Она была в самом деле первая и единственная. Так непременно верится в шестнадцать лет.
Глава восьмая
В узком переулке, который едва протиснулся на Мойку между каменных громад, приютился небольшой деревянный особняк. Стоит позвонить у заветных дверей с ярко начищенной медной дощечкой, и горничная, встретив гостя в передней, ловко подхватывает форменную шинель, фуражку, шарф и, потупив глаза, говорит:
– Пожалуйте-с!..
В гостиной все на месте – и рояль и арфа. Но – этакая напасть! – перед хозяйкой дома сидит нежданный посетитель.
– Михаил Иванович Глинка – мой юный друг! – рекомендует новоприбывшего хозяйка дома, но визитер не обращает никакого внимания на юношу в пансионском мундире и едва протягивает для рукопожатия не то чтобы два, но и не совсем три генеральских пальца.
Правда, статский генерал, сидящий подле хозяйки, вовсе не военный, однако все-таки превосходительство. К тому же он почти молод и почти холост (если не считать некоторых побочных обстоятельств, не могущих, впрочем, препятствовать законному браку) и где-то управляет целым департаментом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});