которые тебе из ран всякую гадость повылизывали. У этих мутантов, видишь ли, когти с железами. Нервно-паралитическая слизь, все дела. Но на тебя она чего-то не подействовала. Видимо по причине отсутствия мозгов. Однако заражение могло бы получиться запросто.
— А где они, кстати? — Спросил Охотник, не увидев своих мохнатых друзей.
— В нижних пещерах охотятся. Резвятся собачки, им полезно. Как хорошего скакуна нужно выезжать, так и им нужно время от времени давать возможность агрессию ихнюю выбросить.
— Понятно. И давно я… отдыхаю?
— Четыре дня как. Я, честно говоря, раньше второй недели и не ожидал твоей ерунды наслушаться. А гляди-ка — очухался.
— Ну, извини, старче. В следующий раз уж как-нибудь постараюсь.
— Ага. Только не надорвись. Кстати, двигаться тебе ещё вредно. А вставать вообще нельзя. Я употел весь, дырки твои штопая. Швы снимем всё равно не раньше, чем через неделю.
— Не сильно увлекался? — Изобразив беспокойство спросил Охотник.
— Задницу не зашил. — Ответил Старик. — А вот хлебало совсем уже собрался, но потом вспомнил, что тебя кормить надо будет. А клизмы у меня нет.
— И на том спасибо.
— И на этом пожалуйста.
— Что читаешь-то хоть?
Старик развернул книжку лицевой стороной обложки к себе и, будто первый раз видел, чуть ли не по слогам, прочитал: «Процесс», Кафка.
— И охота тебе этой нудятиной себе мозги канифолить?
— А это для кого как. — Ответил Старик. — Для кого нудятина, а для кого — так очень интересная книжка.
— Чего ж в ней интересного? Графомания сплошная…
— Ого. Я вижу, сынок, ты почти уже разблокировался. Видимо хорошо по башне настучали. А что касается графомании — не скажи. Просто у людей, знаешь ли, разное восприятие. Ты, вижу, читал, но вижу и то, что недопонял.
— Да всё я понял. Только нудятина это.
— Один человек может читать книгу, но считать её нудятиной только потому, что большая часть излагаемого там проходит мимо его сознания, не цепляя никаких… как бы это сказать… триггеров. А вот другого за уши не оттащишь. Потому, что образование и общий уровень подготовки позволяют. Разве не так? А вот ты… что же ты понял, если не секрет?
— Да всё. И про систему, и про то, что она раздавит любого, кем бы этот любой ни был. Даже просто так, а виновен ты или невиновен — её не волнует. Зарежет, как собаку и отходную не споёт. Вот только то же самое в моё время можно было прочитать в любой газетной статейке буквально в двух абзацах, а не травить себя архаичной литературой, которую если кто и любил, так это совковые интеллигенты. Именно по причине того, что там всё завуалировано, но о ТОМ. И они приобщали себя тем самым к протесту и получали сублимированное ощущение некой тайной борьбы. Пусть только воображаемой и пусть только духовной, но с ТЕМ. Да и… тексты Кафки воспринимаются вполне адекватно, если знать его биографию. Но, извини, когда я читаю книгу мне интересна именно книга, а не писатель. Мне совершенно по барабану, как его угнетал отец и почему в нормальном половом сношении он видел только грязное звериное соитие. Не вижу никакой радости в ознакомлении с авторскими задвигами только потому, что другие люди считают его побасёнки сильными. Тем более, если уж про то разговор пошёл, с таким автором. Вот радости — читать злобные притчи человека, похоронившего себя заживо.
— Прыткий какой. — Старик рассмеялся. Стелет, как любимой женщине. — Хорошо, похоже, мне придётся согласиться, что на вкус и цвет товарища нет. Я не буду тебе навязывать Кафку, а ты не будешь гадить на одну из моих любимых книжек. Идёт?
— Идёт.
— Но, в дополнение, ведь тот же Кафка писал…
— «…можно уважать крота и его особенности, но не надо делать из него своего святого…» — Перебил его Охотник. — Верно? А это: «Я обнаруживаю в себе только мелочность, нерешительность, зависть и ненависть к воюющим, которым я страстно желаю всех бед…» Каково? Учитывая тот факт, что тогда воевали все…
— Да чтоб тебя! — Ругнулся Старик. — Но… а тебя случайно не убедит то, что Кафку таки нужно воспринимать несколько иначе, чем других писателей. Всё же он из символистов…
— Не убедит.
— Почему же?
— Потому, что Льюис Кэрролл — тоже символист. Однако кроме подтекста, у него имеется ещё собственно и текст. Весьма приятный, весёлый местами и вполне удобоваримый. А у того же Кафки только подтекст и важен, а текста, как такового и нет — мутная бодяга. А зачем бы я давился пресной сдобой, когда могу съесть булочку с повидлом?
— Экий, однако. — Старик опять заржал. — А ты не в курсе случайно, что Льюиса Кэрролла подозревали в педофилии?
— А ты не в курсе случайно, — в тон ему ответил Охотник, — что Кафку тоже подозревали в различных извращениях? От инцеста до педерастии, учитывая его сложные отношения с женщинами и горячую дружбу с теми, кто… неважно…
Старик расплылся так, что Охотник испытал серьёзное опасение — не срастутся ли у того уши на затылке. А Старик не успокаивался:
— Странный оборот приняла наша литературная дискуссия. Теперь мы обсуждаем — кем быть лучше: педерастом или педофилом.
— Конечно педофилом. — Не раздумывая ответил Охотник. — Если только объект — девочка, а не мальчик.
— А не хрен ли редьки не слаще?
— Нет. Произведение, любое, каким бы красивым, осмысленным или высокохудожественным не было, мною лично не воспринимается совершенно, если оно написано для жопы.
— А произведения, написанные для… э-э-э… кхм…
— А произведения для «э-э-э кхм» воспринимаются. Хотя бы потому, что это самое «э-э-э кхм» дало нам всем жизнь. А что может дать жопа?
Старик заржал так, что зазвенели тарелки на посудной полке.
— Однако, в твоё время, если уж мы про него вспомнили, педерастия кажется считалась вполне нормальным явлением?
— А кем считалась? — Удивился Охотник. — Педерастами и считалась. В моём же лично представлении она всегда стояла на одной полке с той же педофилией, а также прочими филиями. Будь то зоо-, некро-, геронто- или ещё какая другая. Если так рассуждать, то чем те же некрофилы хуже? Они тоже по-другому не могут. Значит это естественно. А значит нормально. Короче, извращение — оно и есть извращение. А с претензий на «нормальность» я вообще смеялся. Ведь даже в медицине нашей существовало такое название этого заболевания, как «перверзивная психопатия». Психическое расстройство на основе генетического сбоя. Сдвиг по фазе с замыканием на жопу. Болезнь. Самая настоящая болезнь. И никакие там не недочёты воспитания — это смешно. У нормального мужика, как бы его