одну гребёнку. Нет, он постарается выявить их слабые и сильные стороны, и использовать их максимально эффективно. Несправедливость не в том, что кто-то живёт на верхнем уровне, а кто-то на нижнем. Несправедливость наступает тогда, когда некто может жить на верхнем уровне, а его туда не пускают. Но тогда тот, кто позволяет такому происходить, — не только не руководитель, но и предатель. Интересов сообщества. Любого. За время же моего пребывания в Ковчеге, я таких уж явных несоответствий не заметил…
— Как это ты не заметил?! — Возмущению Хаима не было предела. — А мы с Сарой?!
— А что вы с Сарой? Сара — слишком красивая для Ковчега. Если бы её пустили в общий оборот, то, при ваших свободных нравах, мужики бы в очередь выстраивались, только бы с ней переспать. За счёт других женщин и девушек. И где была бы справедливость и равенство? Особенно в отношении неё — у неё приключился бы весьма плотный рабочий график. Да и для Ковчега сейчас главное — рождаемость. В количествах как можно больших. Сара же внесла бы дисбаланс в устоявшуюся систему взаимоотношений и, скорей всего, её присутствие негативно сказалось бы на этой самой рождаемости.
Хаим вскочил и сжал кулаки.
— Что подпрыгиваешь, как блоха на собачье пузо? Разве не так? Ах, да, у тебя же чувства… Интересно, как бы твоя концепция чувств была принята Ковчегом, где привыкли ко всеобщему разврату? Думаю, когда ты попытался бы ввести что-то вроде института брака, тебя не то, что на нижние уровни выселили бы, а торжественно и единодушно скормили бы кислотным червям.
— Они бы поняли!
— Не сомневаюсь. Но если с Сарой у нас всё ясно, так сказать очевидно, то ты-то у нас чем особенный?
— Ты опять его унижаешь! — Возмутилась Сара. Но не очень убедительно. Видимо понравился разговор про красоту.
— И не думаю унижать. — Ответил Охотник. — Мне действительно интересно знать, что даёт ему основания считать, что он был достоин большего?
— Я… мои знания… их можно было бы использовать на благо Ковчега! Мой ум…
— Ого, какая претензия. Так всё-таки знания или ум? — Охотник уже откровенно потешался.
— А какая разница?!
— Огромная. Если выражаться фигурально, то знания — это книги. Чем больше знаний, тем больше «книг» в «библиотеке» твоей головы. Вот только книги эти могут быть разбиты по темам и аккуратно расставлены по полочкам, тщательно каталогизированы и подписаны, а могут быть и свалены в одну общую безобразную кучу. И вот ум — это собственно и есть умение этой библиотекой пользоваться. Чем быстрее находишь нужное, чем быстрее сравниваешь похожее — тем ты и умнее. Мало того, я скажу так, что человеку не очень умному много знать даже вредно. Там, где он может быть принял бы правильное решение, используя незатейливую мотивацию, он, не умея работать с этой пресловутой библиотекой, скорей всего выберет неверные исходники, неверно их истолкует и неверно реализует. Ага. Так что у тебя, сообразительный ты наш, всё-таки имеется — ум или знания?
— Я много читал, старался запоминать и усваивать. Значит у меня есть знания. Но я старался и обдумывать то, что узнаю, анализировать, разбирать. Значит я могу с определённой долей уверенности сказать, что я — умный человек. По крайней мере по сравнению…
— Вот именно, — перебил его Охотник, — по сравнению.
— Да что опять не так?! — Хаим, казалось, сейчас кинется в драку.
— Да как тебе сказать… Давай я лучше тебе одну историю расскажу… Была у меня, значит, знакомица — очаровательница и милашка. Из разряда «прелесть, какая глупенькая». И вот как-то гостевал я у неё, приятно проводил вечер. А потом зашёл у нас разговор, не помню о чём, и в процессе этого разговора я ввернул такую фразу: «несоответствие парадигм». Она на это улыбнулась, кивнула и продолжила заниматься домашними делами. А я вдруг понял, что она не только не в курсе, что такое «парадигма», но и уже забыла — о чём это я. Далее… У меня имелось на выбор две возможности. Первая: просто плюнуть на всё и наслаждаться её обществом (что я и сделал). И вторая: попытаться объяснить ей, что такое «парадигма» и что я собственно хотел выразить… И тем самым убить на хрен всё очарование того вечера… Если бы я таки выбрал второй вариант, то кто из нас двоих оказался бы дураком на самом деле — я, такой умный, или она, потому, что ей по барабану слово «парадигма»?
— Я понял. — Хаим сел на сани.
— Слава богу. — Одобрил Охотник. — Теперь тебе осталось совсем чуть-чуть до осознания того факта, что во что бы ты сам не верил — ты представлял для Ковчега угрозу. И Падре это понимал. Он пытался тебя приструнить, ты сам говорил, что тебя наказывали, но это не помогло. А Падре также понимал, что если ты, не дай бог, войдёшь в силу, особенно-то на своих популистских идеях, то Ковчегу придётся туго. А, возможно, и самому Падре. Поскольку, если бы ты начал реализовывать свою политику, то ваши интересы очень скоро пересеклись бы. И вопрос стал бы ребром: или ты, или он. Он просто попытался под шумок моей «заразной» «проклятости» избавиться от тебя, вот и всё. И я его понимаю. Что же касается Святой, то она вряд ли выступала в этой истории главным действующим лицом. Скорее — просто не возражала. Хотя кто её знает. Могла и спровоцировать. Но по причинам к вам отношения не имеющим.
— Это почему же?
— Потому, что мне показалось, будто она хотела, чтобы я пришёл за вами.
— Но зачем?
— Были причины значит у тётеньки. Чего пристал?
Хаим убито сгорбился на санях. Переваривал.
— А теперь, — Охотник встал, — рассиживаться давайте больше не будем. Я хочу заночевать в какой-нибудь щели в горах, чтобы ветром лишнего не задувало.
Охотник думал, что в Горах станет полегче, но как оказалось — он сильно заблуждался. По снежному полотну идти было утомительно по причине проваливающихся ног, однообразия и происходящей от этого сводящей с ума скукоты, а вот в Горах разнообразия и сопряжённого с ним околофатального веселья оказалось столько, что не нарадуешься.
Бессчётное количество раз они падали, множество раз съезжали на задах к самому подножию штурмуемых ими высот, несколько раз имели все шансы сорваться в пропасть. Прямо с лютой по-звериному завистью он смотрел на прекрасно справляющихся и с такой пересечённой до невозможности местностью Псов. Им всё было едино. Когти вгрызались в лёд, камни будто специально вырастали для них из-под земли, да и