все-таки больше всех ее – свою ненаглядную Бригитт. Наверное, у нее опять вся спина в веснушках, весь носик тоже.
А мужики на весла налегают: тут выше пристаней течение быстрое, река сильная. Лодка уже на стремнину выплыла, лошади стоят, не шелохнутся, только ушами прядают, боятся воды, а хозяин лодки вдруг сказал:
– Извините, добрый господин.
А сам мрачен стал, сидит на руле насупившись.
– За что? – Волков догадался, почему лодочник просит прощения.
– За то, что лаял вас, – промолвил мужик, – сразу нужно было догадаться, что вы и есть сам Эшбахт.
– А как сейчас догадался?
– По коню. Конь-то у вас талеров сто стоит, перстни на перчатках, камень синий на шапке. Одежа все бархат да шелк. Все дорого. Здесь таких других, как вы, нет, здесь все господа прижимисты похлеще какого мужика, ездят на меринах да на кобылах, а у вас все напоказ. Сразу видно, военный. И едете в Эшбахт. И ростом велики. И при военных людях были. Надо было смекнуть сразу. Я за ругань свою с вас плату не возьму.
Волков достал монету в талер, кинул ее лодочнику.
– Деньги возьми, а вот рта не разевай. Чтобы никому ни слова, что видел меня. И людям своим скажи, чтобы три дня молчали. Никому. Ни слова. Под страхом смерти.
– Как пожелаете, господин. Слышали ребята, держите языки за зубами! – крикнул он гребцам.
Одета она была в простое платье и передник, на голове штойхляйн из тех, что носят замужние женщины. С одной из дворовых девок кормила кур и тут же взяла от стены метлу и собственноручно подмела угол двора. Но даже в простом платье, и с метлой, и в штойхляйне она была чудо как хороша.
Тут служанка подняла глаза от кур и произнесла:
– Ой, господин приехал!
Бригитт тут же обернулась, и лишь сейчас стал заметен ее живот. Вот почему она не в узких платьях, которые так любит. Женщина отбросила метлу и сначала шагом, а после и бегом кинулась к Волкову. Он едва успел слезть с коня, прежде чем красавица была в его объятиях. Да еще вдруг и плакать стала. Кавалер даже растерялся. Он немного отстранился, чтобы видеть лицо своей женщины. Да, она все так же была зеленоглаза, а веснушки засыпали ее носик. Да, это была его Бригитт. Плачущая Бригитт.
– Отчего же вы так долго? – спрашивала она, обхватив его небритые щеки своими ладошками. – Купцы давно уже говорили, что хамов вы побили, а вы все не ехали и не ехали.
– Ну что это вы? – говорил Волков, целуя ее в губы и тут же пытаясь своей тяжелой и вовсе не мягкой рукой вытереть с нежного женского лица слезы. – Отчего плачете? Приехал я, ехал к вам. Удержаться не мог, людей своих с обозом кинул и к вам поехал. Не плачьте, моя дорогая.
– Ко мне ехали? – спрашивала она, пытаясь поцеловать его руку.
От этой красивой женщины пахло топленым молоком.
– К вам. – Он сжал ее крепко. – К вам.
Он отпустил Бригитт.
– Рада, что вы вернулись, вот и рыдаю. – Она кивала, вытирая слезы. – Знаю, что глупость то бабья, а сдержаться не могу. Последнее время часто рыдаю, как дура. Видно, это отсюда… – Она провела руками по своему округлившемуся животу.
Волков наконец высвободился из ее объятий и аккуратно положил руку ей на живот.
– Как ваше здоровье?
– Хорошо, – отвечала женщина, накрывая его большую руку своими маленькими. Бригитт не стала ему говорить, что тошнота ее изводит, что от нужника дальше чем на сто шагов она отойти не может. Зачем о том мужчине знать? Ему и своих волнений достаточно. – Монахиня наша уверяет, что все хорошо у меня. А у вас, господин, как здоровье, как нога ваша, как плечо?
– Да что им будет? Так же, как и раньше.
– Я волновалась, не ранили ли вас.
– Да как же меня ранят? У меня теперь чин генеральский, я за солдатами далеко на коне сижу.
Она тут на него посмотрела строго, не веря.
– А как же господина Увальня убили, господина Бертье? Господину Брюнхвальду едва ногу не отрубили? Он две недели встать не мог.
«Видно, сестра ей разболтала, а сестре Рене; вот старый болван, наверное, еще и жаловался на меня в письмах».
– Ну, они же не полковники были, – нашел он что ответить.
Волков, хоть и очень не хотел, наконец отпустил Бригитт – мало того что слуги видят, так еще и госпожа фон Эшбахт увидеть может. Госпожа Ланге это понимала. Достала платок, стала вытирать с лица последние слезы.
– Велю воду греть для вас.
Он кивнул и пошел в дом. А там случилось то, чего Волков ну никак не ожидал. Не успел он до стола дойти, чтобы сесть в кресло и позвать девку, которая стянет с него сапоги, как на лестнице появилась его жена. Была она грузна, крупна более прежнего и уже с большим животом. Увидев мужа, Элеонора Августа фон Мален фон Эшбахт кинулась вниз, рискуя скатиться по лестнице кубарем.
– Ой, что вы, матушка, что вы?.. Остановитесь! – кричала ей вслед старая монахиня, ковыляя за госпожой.
А Элеонора Августа уже бежала к кавалеру, тянула к нему руки, забыв о том, что она дочь графа, и завывая, как простая деревенская баба. Он едва встать успел, как она бухнулась в него своим круглым животом, подвывая, повисла на муже.
– Господи, наконец приехали вы, господин мой.
Пахло от нее по́том, а не топленым молоком. И была она тяжела, даже для него, и слезлива, как и раньше.
Глава 42
Жена сидела рядом и со всхлипываниями и со слезами рассказывала ему о том, что Бригитт совсем ее не слушает и уважения не выказывает, слуг подбивает ей, госпоже Эшбахта, не повиноваться. А у кавалера после ванны глаза сами закрывались, он очень устал. Очень. Он просто хотел поесть перед тем, как лечь спать.
– А она ни к обеду, ни к ужину уже не выходит, брезгует, – жаловалась Элеонора. – Ест со слугами. Во все дела свой нос сует. С Ёганом все сама решает, как хозяйка, меня не спрашивает.
– Госпожа моя, что вы от меня хотите? – устало спрашивал кавалер.
– Откажите ей от дома.
– И куда же ей идти?
– Куда угодно, пусть в Мален едет, авось с ее распущенностью пристроится куда-нибудь.
Волков смотрел на пополневшее, отечное лицо жены, слушал ее голос, готовый вот-вот сорваться в крик, в слезы, и молчал.