сил, чем сможет.
И у Бригитт, и у Ёгана были вопросы, Волков по их лицам видел, что вопросов много, но прибежала девка и сказала, что к господину пришли святые отцы.
– Зови святых отцов, – велел Волков. – А с тобой, Ёган, мы после поговорим.
Бригитт и Ёган поняли, что теперь господин занят будет, и встали. Не будь тут жены, что сидела, неразлучная со своей монахиней, в конце стола, так Волков бы руки Бригитт коснулся, а сейчас просто сказал:
– Госпожа Ланге, коли силы в себе найдете, помогите нашему управляющему.
– Непременно, – пообещала Бригитт, сделав быстрый книксен. – Думаю в город поехать, кое-что узнать. Сейчас же прикажу карету запрягать.
Отец Семион и отец Бартоломей, еще в недавнем прошлом инквизитор брат Николас, представляли собой противоречивое зрелище. Любитель вина и женщин, дважды изгонявшийся из прихода, причем один раз самими прихожанами, отец Семион выглядел роскошно: сутана синего бархата, вызывающе синего, как раз того цвета, что многими святыми отцами порицаем, широкий пояс, серебром расшитый, серебряная цепь с позолоченным распятием, мягкие туфли и золотой перстень с лазуритом. А отец Бартоломей, епископ Маленский, как и просил его Волков, одет был в сутану темно-коричневую, старую, штопаную, деревянное распятие на веревке, сандалии такие же, какие носил брат Ипполит, и подпоясан был толстой веревкой. Увидев их, человек, незнакомый с ними, решил бы, что брат Бартоломей – монах нищенствующего ордена, а брат Семион – епископ.
Тем не менее Волков был доволен: вид епископа был как раз такой, какой и нужен. Кавалер, хоть и устал смертельно, все-таки встал, подошел и, к удивлению присутствующих, поклонился и поцеловал брату Бартоломею руку. Все должны знать, что новый поп – человек высокого статуса.
– Монсеньор, как вы тут? Всего ли было в достатке?
– Всего было даже с избытком, – отвечал епископ. – Брат Семион радушный хозяин. Все святые отцы из окружных мест уже были у меня, со всеми я познакомился. Даже отец Марк был, – продолжал брат Бартоломей многозначительно.
– Отец Марк? – Волков не знал, о ком говорит епископ.
– То настоятель храма в Малендорфе, – пояснил брат Семион, – духовник его светлости.
«Ах, вот кто это, поп графа!»
– И как вам показался отец Марк? – спросил Волков у епископа.
– Достойный муж, – коротко отвечал тот.
– Может, он встретил вас без должного уважения?
– Нет-нет, – отвечал отец Бартоломей, – приехал по первому зову, как и другие святые отцы, говорил без заносчивости и спеси.
– Да-да, – поддакивал брат Семион, – говорил со всем почтением.
– Прекрасно. Святые отцы, прошу вас к столу, сейчас уже будет обед… Или поздний завтрак.
– Благодарю вас, сын мой, но совсем недавно мы отобедали. Я пришел к вам, чтобы узнать, когда мне уже на кафедру города быть пора.
– А сегодня в Мален и поедем, – отвечал Волков беззаботно. – Сейчас мои люди с обозом прибудут, и сразу отправимся в Мален. Понимаете, герцог велел горожанам мне ворота не открывать, так мне их епископ откроет.
– Я? – удивлялся отец Бартоломей. – Смею вам напомнить, что чина я не воинского, я ворота замков взламывать не умею. Не думаю я, что уместно будет начинать дело с противоречия мирскому сеньору.
Волков тут почувствовал, что затея эта совсем не нравится епископу, не хочет поп начинать служение в Малене с распрей с герцогом. И Волкова тут пробрало; тихо, чтобы другие не слышали, он сказал попу:
– Друг мой, за ваше назначение на эту кафедру я отдал архиепископу вашему двадцать пудов серебра и целую деревню людей. Целую деревню! Двести душ: мужиков, баб и детей! И просил я на кафедру эту назначить именно вас, так как думал, что вы мне помощью будете, опорой, что вы под себя город возьмете, а не с герцогом в любезности жить станете.
– Хорошо-хорошо, – тут же отвечал епископ так же тихо, – просто я не знаю, как вам те ворота открыть.
– Вам ничего и не придется делать, – заверил его кавалер, – перед вами откроют, а я за вами проеду. Мне нужна поддержка в городе. А герцог – он далеко, он в Вильбурге.
– Хорошо, так все и сделаем, – ответил отец Бартоломей.
– Отец Семион с вами отправится, – сказал кавалер, – если желаете, будет вам помощником на первое время.
– То было бы очень хорошо, – обрадовался епископ. – Но кто останется на приходе?
– Брат Ипполит, он тут будет через три-четыре дня, – отвечал Волков.
– Да, то хороший святой отец, сведущий и благочинный, несмотря на молодость, – согласился брат Семион.
– Как только прибудут мои люди, так сразу поедем в Мален. Я за вами пришлю.
Святые отцы откланялись, а Волков сел за стол, так как Мария стала подавать обед. До ночи отдохнуть ему точно не придется, так хоть поесть как следует надо.
Мария поставила на стол бобы в мясной подливе на бараньем жиру. Расторопная девка уже принесла жареной баранины с чесноком. Вина поставили. Жена вдруг села рядом – раньше садилась в середину стола. Монахиня там, где и обычно. Четвертого прибора за столом не было: госпожу Ланге тут никто не ждал.
Элеонора Августа стала себе брать еду, брала много и бобов, и кусков баранины и вина наливала.
– Уж лучше пиво пейте, – заметила монахиня.
– Не к сердцу мне пиво, вина хочу, – отвечала госпожа Эшбахт. – Кислого хочу.
– Так хоть разбавляйте, водой разбавляйте, – настаивала монахиня.
Элеонора Августа послушно разбавила вино водой и, чуть отпив, стала есть, есть жадно и неприятно. Волков тут подумал, что эта женщина совсем ему не мила, совсем. Ест ненасытно, как будто отнимут у нее. Уже толстая, рыхлая, лицо отечное, а все равно ест жадно. И даже не поставила тарелку для Бригитт. Нехороша Бригитт, чтобы за одним столом с ней, с чавкающей и обсасывающей бараньи кости, сидеть. Волков хоть и хотел съесть тоже баранины, но быстро, по-солдатски, поел бобов и начал вставать, вытирая рот полотенцем.
– Куда же вы, господин мой, – переполошилась жена, кладя свои пухлые пальцы на его руку, – неужто уже поели?
– Уже поел. – Он высвободился и вытер руку полотенцем. – Простите, госпожа моя, дела у меня.
– Да что это у вас за дела все время? – запричитала Элеонора Августа. – Только приехали, скоро опять уезжаете, а с женой, что чадо вам носит, и за столом посидеть не можете?
Стала еще что-то говорить, да все с упреками, со всхлипами, со слезами в голосе. Захотелось наорать на нее, сказать ей, что она глупа и некрасива, прямо в ее отечное лицо, в заплывшие глазки, но он сдержался. Как бы там ни было, она носила его чадо, а пред людьми и