он имеет право на душевное спокойствие, которое дарует ему эта история. Можно сказать, что я не соврал напрямую, а всего лишь не сказал всей правды. Тем не менее это бесспорно было ложью. И, вспоминая этот момент, я нисколько не жалею.
Заслуженный профессор Дьюкского университета Дэн Ариели – один из ведущих мировых экспертов в области психологии обмана. Он написал несколько книг о вездесущности лжи и ее сложной механике. В современной экономике принято объяснять обман простым анализом рентабельности: мы лжем как можно больше, чтобы получить максимальное преимущество при минимальном риске. Но Ариели продемонстрировал, что частота и масштаб нашей лжи, как правило, регулируются стремлением к нравственному равновесию: мы хотим получать как можно больше преимуществ, ощущая себя при этом хорошими людьми. Он называет это «личной погрешностью».
Бо́льшая часть работы Ариели посвящена затратам на ложь и тому, как можно сократить ее количество. Но кроме того, он борется с идеей доброжелательной лжи: когда одна сторона хочет быть обманутой, а другая, учитывая ее интересы, исполняет это желание. Оказалось, подобный обман и самообман помогли самому Ариели в один из самых сложных периодов его жизни. Возможно, именно по этой причине он сегодня жив.
В 17 лет с Ариели приключилось несчастье. Во время фейерверка рядом с ним взорвался один из зарядов. Он был срочно доставлен в больницу, где ему пришлось провести следующие три года. «Я был уже в 12-м классе[26] и оказался вырванным из жизни», – вспоминает он. В результате трагедии он получил ожоги 70 % тела. Для лечения различных осложнений ему до сих пор требуется плановое хирургическое вмешательство.
Ариели говорит, что за время в больнице он словно взглянул на жизнь через «увеличительное стекло». Как и все люди, получившие настолько серьезные ожоги, он запросто мог умереть в первые месяцы после трагедии. Но никто никогда ему этого не говорил. Не говорили ему и о том, в какое мучение превратится вся его оставшаяся жизнь. «Как и все, кто получает серьезные травмы, я размышлял об уходе из жизни, – рассказал он мне. – Думаю, если бы в тот момент я объективно посмотрел на то, что ожидает меня в будущем, то мог бы попытаться сделать это. Не уверен, что выдержал бы правду, если бы врачи мне ее рассказали».
Это был не единственный случай, когда ложь медработников помогла ему. Однажды в рамках хирургической операции в его руку вставили больше десяти металлических стержней. Примерно за три недели до того, как их должны были вынимать, он узнал, что эту процедуру ему предстоит перенести в сознании и лишь под местной анестезией. Это ужаснуло его, но медсестра пообещала, что все будет просто, быстро и безболезненно. Прошло три недели. Процедура была мучительной. «Оказывается, это действительно больно, – теперь уже Ариели смеется над этим. – И потребовалось время, чтобы вытащить эти 15 стержней». Гнев в адрес медсестры, введшей его в заблуждение, быстро испарился, как только Ариели представил альтернативу. Если бы она сказала правду, ему не только пришлось бы пережить болезненную хирургическую операцию, но и к тому же несколько недель до этого мучиться от страха.
«Подумайте о трех неделях агонии, через которые мне пришлось бы пройти, – говорил Ариели. – От боли мне все равно было не спастись, но я избежал ужаса, который бы ей предшествовал. Оправдывает ли это ложь? Сложный вопрос, но я признаю, что обман пошел мне на пользу. Пациент ничего не контролирует и ужасно всего боится. Вы просто лежите в больничной койке, а другие люди решают, что с вами делать и когда. Наверное, в тот момент мне было бы очень, очень сложно справиться со страхом, что эти стержни из меня будут вынимать без анестезии. Я благодарен за эту ложь».
Однажды он все же столкнулся с правдой – и она оказалась ужасающей. Работники больницы пригласили другого пациента, пострадавшего от тяжелых ожогов, который был на несколько лет ближе к восстановлению, в надежде, что встреча вдохновит Ариели. «Я понятия не имел, что буду выглядеть так, – поделился со мной он. – Пациент, которого они привели, должен был олицетворять выздоровление. Он восстанавливался уже 15 лет и выглядел ужасно, с очень сильными ожогами. Было ясно, что руки его не слушаются – у меня сейчас нет таких проблем. Но тогда я был потрясен. Я сам представлял все в гораздо более оптимистичном свете. Они привели этого пациента, чтобы показать мне, насколько благополучно все должно завершиться. Для меня это было как гром среди ясного неба».
Этот опыт научил Ариели тому, что бывают обстоятельства, в которых необходимо умерить наше желание говорить правду, дабы защитить и приободрить других. «Несколько лет назад меня попросили помочь молодому пареньку, получившему ожоги, – рассказывал он. – Его родственник спросил, не смогу ли я черкнуть этому парню жизнеутверждающую весточку про то, что ждет его в будущем. Для меня это стало страшной пыткой. С одной стороны, я не считал, что его ждет очень уж радужное будущее. С другой стороны – не думал, что будет правильно вывалить на него весь кошмарный груз предстоящих ему лет. Я размышлял два дня со слезами на глазах. В конце концов нашел какой-то компромисс, который меня устроил. И это точно не была откровенная жестокая правда».
Если посмотреть на доброжелательный обман и оптимистичный самообман не как на пороки и слабости, а как на адаптационные реакции в сложных обстоятельствах, то нетрудно представить, что многие из нас, столкнувшись с невыносимой болью, выберут ложь, дарующую надежду, а не истину, ведущую к отчаянию. Разумеется, не все поголовно. Некоторые в унисон Иммануилу Канту заявят, что истина важнее надежды, здоровья и благополучия. Этим храбрецам придется несладко. Как ни крути, естественный отбор волнует не истина, а работоспособность. И ваши шансы на выживание выше, если вы смотрите на мир сквозь розовые очки. Как-то раз в клинике Мэйо в Рочестере, штат Миннесота, провели исследование 534 взрослых пациентов, страдающих от болезни, в конечном счете убившей моего отца, – рака легких. Они разделили пациентов на две группы – оптимистов и пессимистов. Выяснилось, что оптимисты пережили пессимистов на полгода.
Ладно, допустим, оптимисты справляются лучше пессимистов, но как насчет реалистов? Наверняка же можно быть реалистом, при этом не будучи пессимистом? За несколько лет до эксперимента клиники Мэйо в другом исследовании рассматривалась ожидаемая продолжительность жизни 74 гомосексуалов, у которых диагностировали СПИД. В 1994 году, когда исследование опубликовали, этот диагноз фактически приравнивался к смертному приговору. Исследование показало, что пациенты с более реалистичным представлением о болезни и