не перебивал.
— Почему? — Диана изо всех сил сдерживала свой голос, вот-вот готовый зазвенеть гневом. Ей не следовало задавать этот вопрос — ничего хорошего не выйдет из того, что они сейчас разворошат старое — но она ничего с собой не могла поделать.
Синтия засмеялась: — Разве ж это не очевидно?
— Я из хорошей семьи, ничем не худшей, чем ваша.
Синтия неопределенно хмыкнула:
— Лучше б мать свою спросила.
Диана поникла головой — отрицать снобизм ее матери было невозможно. По правде говоря, семейство Эддинг разбогатело еще во времена Наполеоновских войн, а семейство Саймондс свое благосостояние приобрело лишь тогда, когда мать Мюррея и Синтии вошла в эту семью, принеся мыловарам Мелькортам удачу и Хайбери Хаус в качестве приданого.
— Так что это все-таки было? — спросила она.
Синтия смерила ее взглядом:
— Я думала, мой брат тебя живьем проглотит. Ты была такая серьезная, такая тихоня, а братец мой был тот еще хулиган.
— Мюррей не был хулиганом, — сказала она машинально.
— Ох, Диана, да был хулиганом он, был. Даже ты должна это понимать. Жестоким он не был, но он всегда все желал делать лишь по-своему, а чтобы добиться этого, становился добреньким, когда надо, — сказала Синтия.
— Я ухожу, не стану выслушивать все это, — сказала Диана, вскочив со своего стула, — Поверить не могу, что ты можешь о своем покойном брате такое говорить.
— А я поверить не могу, что ты сама не способна увидеть, что он проделывал это и с тобой.
Ошеломленная Диана откинулась на спинку своего стула обратно, а Синтия придвинулась к ней ближе:
— Когда ты в последний раз была на каком-нибудь концерте?
Диана сглотнула, попытавшись избавиться от ощущения комка в горле, возникшего под действием обуревавшего ее сейчас сильных эмоций:
— Мы переехали в Хайбери. Это не Лондон.
— Ты бы могла тогда найти какие-нибудь подобные мероприятия в Лемингтон-спа или в Бирмингеме. Или могла бы сесть на поезд и поехать на юг — В столицу, с Мюрреем вместе. Он-то в Лондоне все время бывал Без тебя.
— Уж не имеешь ли ты в виду, что…
— Нет, ничего из того, о чем ты сейчас подумала. Несмотря на все свои ошибки, у Мэттю был моральный компас. Но это не означает, что он поступил хорошо, постоянно оставляя тебя одну тут. А ты, безвылазно сидя в поместье, пустила корни и принялась копаться в саду.
— Я стала матерью. Я была вынуждена оставить музыку, — сказала она.
Синтия хмыкнула:
— Нет, тебя к этому не вынуждали, а для пригляда за ребенком имелась няня.
— Было столько дел…
— Более того, ты прекратила заниматься тем, что любишь, задолго до того, как стала матерью, не та ли? — спросила Синтия.
— Концерты могут быть так утомительно-скучны… — она резко умолкла.
— Мой брат ненавидел все моероприятия, где ему приходилось сидеть тихо и позволять кому-то другому еще быть в центре внимания. Концерты, опера, театр — это все было не для него, оттого он убедил тебя, что ты туда тоже ходить не хочешь.
— Я готова 50 гиней поставить на спор, что он и только он был тем человеком, кто настоял на том, чтоб я уехала с ним в Хайбери — туда, где у меня не было ни единой родной и знакомой души, — чтобы он мог строить из себя сельского джентльмена. Уверена, он и тебе говорил, что вы оба будете счастливее, не отвлекаясь на вечеринки и друзей.
— Я не так уж и любила вечерники, — прошипела она.
На самом деле тогда она вечеринки очень любила, но очень старалась разлюбить, потому что это был ее первый брак, и для Мюррея было важным, что у него и его жены вкусы и предпочтения одинаковы. Ей тогда хотелось популярности. Она начала собирать возле себя небольшой женский кружок. И начала уделять ему время, не обращая внимания, был ли Мюррей с ней рядом или же не был. Она только начала жить светской жизнью, как вдруг Мюррей унаследовал Хайбери и вся жизнь их изменилась коренным образом. Само собой, никакому обсуждению это его решение не подлежало. Лондон — неподходящее место для того, чтобы растить детей, доказывал он. Их дом — В Хайбери. Она позволила ему себя убедить. Тогда для нее казалось таким очевидным, что именно это было тем, чего ей следует желать. Но обязана ли она была желать именно этого?
Она словно бы смотрела на прожитые годы из-за стекла, а Синтия только что замахнулась молотком.
— Справедливости ради, скажу, что Мюррей, скорее всего, думал, что то, чего хочешь ты, и то, чего хочет он — одно и то же, очень удобно — ты всегда следовала за ним, в одном шаге от него. У него был Хайбери и важная врачебная практика в Лондоне, большой дом и жена, чтобы сделать его красивым. По его точным спецификациям ты выстроила жизнь, — сказала Синтия.
Но это было не правдой. Хайбери Хаус был ее детищем, поскольку Мюррею он прискучил. Это она ела все дела со строителями, отделочниками, садовниками, отвечая на их вопросы, какие именно латунные ручки покупать и на какой высоте развешивать картины. Это она спорила с тем торговцем, который привез не ту ванну для ванной комнаты хозяина особняка. Дважды. Это она, уставшая и обессиленная, была вся в строительной пыли к концу вечера, каждый вечер задерживаясь на стройке допоздна.
— А что произошло с твоей арфой? — спросила Синтия.
У Дианы скрутило живот. В глубине души она осознавала, что бросила играть на арфе ради Мюррея. И винила в этом его. Иначе почему тот единственный час в день, который она проводила в комнате для занятий музыкой, приносил ей столько радости и рождал в нее такое чувство вины одновременно? Иначе почему она чувствовала себя такой взбешенной, когда вспоминала тот случай, когда он приехал домой из Лондона и обнаружил, что