закрылась, Диана заплакала.
Винсента
Вероятно, октябрь
Хайбери Хаус
Я не знаю, какой сегодня день недели, не знаю и какое сегодня число — Мне это больше не важно. Я не делала записей в дневнике много дней — да и как можно записать самый худший день в жизни?
Я знала, что мое время в Хайбери Хаус подходит к концу. Особенно остро я это почувствовала, когда стояла на земле, влажной от росы, и беседовала с мистером Хиллоком, планируя, какие растения высадить сейчас, чтобы они взошли следующей весной, — дни стали короче.
— Нарциссы будут подготовлены к посадке на следующей неделе, если мы получим эту партию вовремя, — сказал он.
— Я выслала письмо брату четыре недели назад, спросила его про луковицы нарциссов. Сегодня я снова напишу ему и узнаю, почему возникла эта задержка с их отправкой, — пообещала я.
— Этим утром О’Мэлли доложил мне, что для Зимнего сада земля подготовлена, — сказал он.
Я помню, что затем я вздохнула: — Я подготовлю наброски этого сада для вас вскоре.
Мистер Хиллок поглядел не меня, прищурившись: — Вы уж не серчайте на меня, мисс Смит, за то, что я сейчас скажу — но, сдается мне, над этим садом работать вы не хотите.
— Вздор, — сказала я, хотя прекрасно знала, что он прав. Это был последний изо всех садов, который я должна была посадить, а я прямо-таки пристрастилась чуть ли не каждый день его то подправлять, то вовсе переделывать. Он должен был стать моим последним «прощай», но прощаться с Хайбери Хаус я была еще не готова.
Мы разошлись и я отправилась в Садик для детей — уже давно я стала проводить в нем большую часть своего времени. Я полола и прибиралась там, как могла, зачастую стоя на карачках. Становилось все труднее и труднее находить в себе силы, чтобы справляться с таким садом, как этот. Вот и в этот раз, когда я встала на карачки, опустившись для этого на колени, а затем опершись на руки, моя поясница заныла, словно протестуя. Однако, некоторое время спустя, я все же вынула секатор и принялась обрезать стебли буддлеи.
Я ухватила тоненькую веточку этого серебристо-зеленого растения, намереваясь срезать ее около самого основания, но успела сделать лишь один надрез. Боль пронзила мою спину — я сделала судорожный вдох, зашипев от боли. Но работать я не прекратила. Вместо того, чтобы остановиться, я порубала эту ветку буддлеи на три части, которые аккуратно сложила в большой парусиновый мешок, который позже один из садовников вынесет на торфо-компостную кучу.
Несколько минут я упорно работала, обрезая у этого куста все нижние веточки, одну за одной, начиная от самой земли и примерно до половины высоты растения. Когда я потянулась за какой-то более толстой веткой, мою спину вновь свело судорогой, в этот раз еще сильнее. Я уронила секатор и схватилась за спину, впившись пальцами в жесткую ткань моего корсета. Еще один приступ боли охватил меня, но теперь боль шла откуда-то глубоко изнутри.
Я поняла, что-то пошло не так. Мне надо было сесть. Отдышаться. Подумать. Я приподняла свои юбки, чтобы осторожно переступить через гауру и астры, и тогда увидела это — из моей туфли на землю, словно змейка, стекала струйка свежей крови.
Ребенка своего я потеряла — дочь, проинформировал меня доктор Ирвинг, хотя я его об этом не спрашивала, и знать пол ребенка не хотела.
Прошло уже несколько часов с начала тех первых болей, когда меня нашел зашедший в Садик для детей сын старшего садовника Молодой Джон — я лежала на земле, скорчившись, руками обхватив живот, а моя юбка промокла от крови. Я попыталась, было, остановить его, но он помчался прямиком к миссис Крисли. Она и мистер Хиллок, поддерживая меня с двух сторон, помогли мне добраться до коттеджа. Затем она послала за доктором Ирвингом.
А затем она отправилась к Мелькортам и рассказала им все.
С того момента, как меня уложили на кровать, я не видела никого, кроме доктора, и это было проявлением милосердия. К полуночи все было кончено.
Доктор Ирвинг, казалось, целую вечность, вытирая свои инструменты и моя свои руки. Когда, в конце концов, он все это доделал, то откашлялся, прочищая горло: — Мисс Смит, мне очень жаль…
Я не ответила. Мне не нужна была ни его симпатия, ни его жалость.
— Вы сможете иметь других детей, родить вы сможете, если захотите, в будущем.
Я крепко зажмурилась. Я потеряла мою дочь и меня потрясло то горе, которое я сейчас испытывала. Вплоть до самого этого момента, я полагала, что сумею оставаться бесстрастной. Но теперь я ясно видела, что все те бессчетные часы, которые я проводила, строя планы на будущее, я переживала не только за себя, но и за нее. Я хотела дать ей жизнь и устроить ее жизнь самым лучшим образом — настолько, насколько могла.
Но она была не только моей дочерью, но также и дочерью Мэттью, и это будет только вопросом времени, прежде чем об этом узнают все остальные. Так что оплакивала я не только лишь ее, но и мою жизнь, такую, какой она была раньше, до произошедшего. Оплакивала мою разрушенную профессиональную репутацию и тот позор, которым отныне меня заклеймит общество. Оплакивала потерю моего заработка и моей независимости. Оплакивала и то, что Мэттью теперь я тоже потеряла. Теперь не осталось никакой причины нам жениться. Меня принудят покинуть Хайбери, а жизнь Мэттью станет такой же, как раньше.
— Благодарю вас за вашу помощь, Доктор, — сказала я, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе.
Доктор Ирвинг замялся, но затем кивнул. Прежде чем открыть дверь и уйти, он отвесил мне короткий поклон: — Попытайтесь отдохнуть. Это лучшее из возможного.
Оставшись в одиночестве, я отвернулась от двери. Я знала, что сегодня мне не уснуть. Вместо этого, я стала