473. СПОКОЙНОЙ НОЧИ!
Из Шелли
«Спокойной ночи!..» Нет, той ночи чужд покой,Что разлучает нас, печали полных знойной…Побудь еще со мной! Побудь еще со мной, Чтоб эта ночь была спокойной…
Как снизойдет к ней мир? Не в силах превозмочьЖеланий смутных ты… Растет твоя тревога…Так много сказано, так выстрадано много, Что будет ли спокойной ночь!..
О, есть счастливые: вечерние огниБлеснут, — промчится ночь… И так же ясны очи,И тот же мир в сердцах и нежность… Но они Не говорят: «Спокойной ночи!..»
<1893>
479. В ВЕРОНЕ
(Из путевых эскизов)
…Вот он, угрюмый, почерневший дом;Здесь жил когда-то гордый Капулетти.Там — наверху — три темные окошкаНад узенькою лентою балкона…То комната Джульетты. А сюда,Вот в этот сад, — преданье говорит, —По вечерам, когда спала ВеронаИ воды Эча месяц серебрил,Плывя в лазури неба многозвездной, —Сюда Ромео юный приходилИ поднимался к милому окну.Она к нему склонялася — и тихоВо мгле звучали робкие признанья.А там — за цепью сумрачных домов —Ее могила… Пусть всё это сказка, —Ты, гордая действительность, давноНе зажигала сладкого волненья…Над мраморною урной я стоял,И чудилось — передо мной вставалаТень кроткая избранницы Ромео,Тревожная вставала — и звала…И слышались мне звуки слов забытых,Печальные, как жалоба… «Уж если,Signore, кто в Верону попадет, —Сейчас сюда, к гробнице. А и то:Быть может, здесь, под этой урной, нетДжульетты Капулетти, да и вряд лиЖила она на свете…» И несносноЗабормотал упрямый чичероне,Что есть у них, в Вероне, и дворцы,И монументы пышные — не то чтоПростая, одинокая могила…
<1893>
480. В ПОМПЕЕ
(Из путевых эскизов)
Вот он, мертвый город. По руинам пыльнымБродят жадно взоры. Жутко… Мысль немеет…Воскресают тени сумрачные; веетОт домов пустынных холодом могильным.Мы идем гурьбою; с чичероне рядомАнгличанка — с книжкой, с недовольным взглядом,С желтыми кудрями, строгою осанкой,С зонтиком и мопсом; а за англичанкойТучных два монаха с алыми губами,С темными, как вишни, влажными глазами,Развлекаясь чинно тихим разговором,Созерцают форум благосклонным взором.Нет, скорее к морю! Лучше одинокоЗавтра поброжу здесь, вызывая тени…Вот уж и ворота, серые ступени,Узкая дорожка — и уж видит око,Как смеются, пенясь, голубые воды,Как в ответ смеются блещущие сводыРадостного неба… В золотом загаре,Улыбаясь морю, спит Кастелламаре,А направо — слабо различают взоры —За пустыней влаги, тихой и прозрачной,Радостный Неаполь, зелень рощ и горы,И усталый мститель, сам Везувий мрачный…
Спит он, но всё ближе грозные мгновенья:Отдохнет он, старый, — из могучей грудиРев глухой раздастся… Миг один смятенья —И застынут в лаве пестрые селенья,Где беспечно ныне копошатся люди…Гаснет день лучистый. Песен слышны звуки…Я присел на камень. На песчаном склоне,Разметав широко бронзовые руки,Полуобнаженный, дремлет ладзарони,Дремлет, сладко нежась да на солнце млея…Что ему Везувий! Что ему Помпея!..
<1894>
481. «Не знаю отчего — вы странно близки мне…»
Не знаю отчего — вы странно близки мне.Я не люблю вас, нет, но встречам рад нежданным,Там, в парке дремлющем, под пологом туманнымОсенних вечеров, в пустынной тишине.
Сиянье вешнее в глазах своих лазурныхВы мне приносите и вешнее тепло;Смотрю и слушаю. Грядущее светло,И дальше, и слабей гроза сомнений бурных.
Так узник жадно ждет, свинцовой мглой томим,Чтоб кто-нибудь вошел под каменные своды,—Пусть он не принесет оплаканной свободы,Но яркий свет дневной ворвется вслед за ним.
<1894>
482. «Смолкла тревога дневная. Назойливый говор затих…»
Смолкла тревога дневная. Назойливый говор затих.Звезды и сны сыплет вечер с лазоревых крыльев своих.Всё о тебе мои думы, чуть спустится сумрак немой.Я одинок, далека ты… Помню: прощаясь с тобой,Долго смотрел я в твои голубые глаза;В сердце рождалась и гасла, и снова рождалась гроза.Нежность ли тайная в них? Смущенье ль пред взором моим?Ложь или правда? То таял, как жертвенный дым,Страх непонятный, то снова тревога росла,Снова сгущалась ненастная мгла…Кто ты? Беспечный ребенок, взволнованный страстью моей?Новое ль жгучее чувство, вспыхнув, сильней и сильнейОвладевает тобою и вся ты подвластна ему?Кто ты? Скажи и рассей ненавистную тьму.Ярче, тревожней сомненья. Всё безнадежней тоска.Я одинок, как бывало, ты — далека, далека.
<1897>
483. «Над городом немым пустынный диск луны…»
Над городом немым пустынный диск луны Плывет под облачною дымкой.В туманном сумраке незримо реют сны, Влетая в окна невидимкой,Тревожные, мучительные сны.
И всё, что, в памяти оставив бледный след, Покоилось в тени забвеньяПри резком шуме дня, — все раны прежних лет И все угасшие сомненьяУмчавшихся, давно забытых лет,—
Всё воскресает вновь, и в грозный час ночной, Укором дух мой омрачая,В неясных образах проходит предо мной Вся юность, праздно прожитая, —Вся молодость проходит предо мной.
И просыпаюсь я, еще обвеян сном, Объятый скорбью покаянной,Я зарыдать готов. Но слышен за окном Знакомый шум; встает туманныйДождливый день за плачущим окном.
Неслышно, медленно плывет со всех сторон Забот обычных рой тревожный.Умчался в бездну сон, — и кажется мне он Мечтой ненужною и ложной,Докучным бредом кажется мне он.
<1897>
Д. М. РАТГАУЗ
Даниил Максимович Ратгауз родился в Харькове 25 января 1868 года, в немецкой семье. Окончив гимназию в Киеве, поступил там же в университет, на юридический факультет. Однако юридическими науками почти не занимался, а с 1888 года целиком посвятил себя поэзии. Стихов он писал в это время много. В 1893 году выходит в Киеве первый его сборник, и с тех пор популярность Ратгауза растет.
Он и сам активно содействовал этому: писал письма Чайковскому, Римскому-Корсакову, Полонскому, Венгерову, рассылал сборник с просьбой посмотреть, почитать, отнестись снисходительно, сказать ему, есть ли у него дарование, сочинить на его слова музыку, поместить, если можно, стихи его в антологию или хрестоматию. И авторитетные люди читали его стихи, говорили, что дарование у него есть, перелагали его стихи на музыку, помещали их в антологии и хрестоматии.
Он обращается к Я. П. Полонскому: «Вот уже два года, как я пишу стихи посылал их в некоторые журналы — их печатали Я решительно не имею никакого знакомого, мнением которого я мог бы дорожить и руководствоваться Я решительно не знаю, есть ли у меня хоть капелька таланта?»[140].
Он умоляет С. А. Венгерова: «Какой толчок дадите Вы дальнейшей моей деятельности, если только Вы действительно найдете во мне дарование!»[141].
Он предлагает Н. А. Римскому Корсакову: «Многоуважаемый г-н профессор! Не имея удовольствия знать Вас лично, я, тем не менее, решаюсь обратиться к Вам с нижеследующим предложением. Не желаете ли Вы иллюстрировать Вашей прелестной музыкой несколько моих стихотворений? Буду рад, если прилагаемые при сем вещицы Вам понравятся…» В следующем письме ему он продолжает: «Я буду бесконечно рад, если некоторые из песен моих Вам настолько понравятся, что Вы удостоите их Вашей прелестной музыки, и серия романов Н. А. Римского-Корсакова на мои слова была бы мне высшей наградой за те муки и тернии, которыми усыпан путь каждого, обреченного на творчество»[142].