Читать интересную книгу Поэты 1880–1890-х годов - Дмитрий Михаловский

Он обращается к Я. П. Полонскому: «Вот уже два года, как я пишу стихи посылал их в некоторые журналы — их печатали Я решительно не имею никакого знакомого, мнением которого я мог бы дорожить и руководствоваться Я решительно не знаю, есть ли у меня хоть капелька таланта?»[140].

Он умоляет С. А. Венгерова: «Какой толчок дадите Вы дальнейшей моей деятельности, если только Вы действительно найдете во мне дарование!»[141].

Он предлагает Н. А. Римскому Корсакову: «Многоуважаемый г-н профессор! Не имея удовольствия знать Вас лично, я, тем не менее, решаюсь обратиться к Вам с нижеследующим предложением. Не желаете ли Вы иллюстрировать Вашей прелестной музыкой несколько моих стихотворений? Буду рад, если прилагаемые при сем вещицы Вам понравятся…» В следующем письме ему он продолжает: «Я буду бесконечно рад, если некоторые из песен моих Вам настолько понравятся, что Вы удостоите их Вашей прелестной музыки, и серия романов Н. А. Римского-Корсакова на мои слова была бы мне высшей наградой за те муки и тернии, которыми усыпан путь каждого, обреченного на творчество»[142].

Он просит С. А. Венгерова поместить о нем заметку в Критико-биографическом словаре, прибавляя: «Я не решился бы Вас просить об этом, если бы не имел убеждения, что стихи мои не бесталантливы…» Он сам тут же прилагает текст заметки в готовом виде и в ней говорит о себе: «Стихотворения его выделяются из произведений других современных поэтов мелодичностью, искренностью, безыскусственностью… Поэзия его — поэзия неуловимых ощущений, тихой грусти и неги, и его более, чем кого-либо, можно назвать последователем Фета»[143].

Он раскрывает Я. П. Полонскому характер своих творческих ощущений (конец 1893 г.): «Я никогда не мог писать длинных, если хотите, вполне осмысленных стихотворений… Я никогда заранее не задаюсь мыслью написать, описать что-либо. Никогда не преследуют меня образы. Но бывают периоды, когда вдруг сердце болезненно сжимается, туман заволакивает глаза, печаль невыносимо томит душу, и какие-то гармонические звуки в смутной, то розоватой, то темной, темно-серой дымке носятся перед моим духовным взором и слухом…»[144].

Получилось так, что целых шесть романсов на слова Ратгауза написал Чайковский, который вскоре умер, так что романсы эти остались его «лебединой песнью». Как свидетельствует один из современников, «их любил исполнять (и прекрасно исполнял) тогдашний премьер петербургской оперы H. Н. Фигнер, и это еще больше увеличивало их популярность, а вместе с тем известность автора, или, по крайней мере, его фамилии»[145]. К тому же Чайковский написал Ратгаузу несколько писем, в которых благожелательно отозвался о его творчестве[146].

Столь же благожелательно отозвался о его стихах Полонский. «Я грелся около Ваших стихотворений, как зябнущий около костра или у камина»[147], — сказал он ему, и с тех пор слова эти вместе с теплым отзывом Чайковского стали непременной принадлежностью любой статьи о Ратгаузе, газетной заметки, информационного или библиографического сообщения. Широко пользовался этими отзывами и сам Ратгауз, помещая их вместо предисловии к сборникам своих стихотворений. «Королем русских лириков» назвал Ратгауза, судя по сообщениям печати, и академик Л. Н. Веселовский[148], и слова эти также стали кочевать из статьи в статью, хотя иронический смысл их вряд ли может быть подвергнут сомнению.

Вокруг имени Ратгауза была создана атмосфера всеобщего признания. Его талантливость не должна была вызывать никаких споров, — он сам старался об этом больше остальных. Нужно сказать, он добился тут известных успехов.

Была пущена в ход и широко разошлась легенда о том, что Лев Толстой высоко ценит стихи Ратгауза и из всех современных поэтов признает только его (на самом деле Толстой о Ратгаузе не высказывался и даже собирался писать опровержение)[149]. Поддерживая эту легенду, Ратгауз на самом видном месте у себя в кабинете повесил портреты Л. Толстого, Чайковского, Чехова — чтобы никто не сомневался в его причастности к большой литературе. К редкому писателю, поэту или композитору он не обращался с просьбой прислать фотографическую карточку с надписью. В результате Ратгауз оказался владельцем уникальной коллекции фотографий с дарственными надписями, которой очень гордился и с охотой показывал всякому.

Тем не менее поэтическая среда Ратгауза упорно не замечала. Он был лишним в той битве за «новое искусство», которую вели символисты; он не был нужен и реалистам. Он ничем не помогал ни тем, ни другим.

Жил он в Киеве, но часто и подолгу живал в Петербурге, обставляя каждый свой приезд соответствующими газетными сообщениями. Он покинул родной Киев и переселился в Москву, стремясь оказаться в гуще литературной жизни.

В 1906 году издатель М. О. Вольф выпустил трехтомное «Полное собрание стихотворений» Ратгауза.

Брюсов откликнулся на него уничтожающей рецензией, в которой назвал Ратгауза «поэтом банальностей»: «Здесь собраны примеры и образцы всех избитых, трафаретных выражений, всех истасканных эпитетов, всех пошлых сентенций — на любые рифмы и в любых размерах…»[150]. Ратгауза такие отзывы не смущали: он считал себя выше их.

Однако популярность неожиданно стала падать. В судьбе Ратгауза наступил перелом. Он уже не находит солидных издателей и прибегает к помощи издательств, не отличающихся требовательностью (типа киевского «Гонга»). Печатается он и в таких изданиях, как «Почтово-телеграфный вестник». Ратгаузу казалось, однако, что не он выходит из моды, а что низким стал интеллектуальный уровень общества. «Печатаюсь я теперь очень редко, — писал он Льдову в 1909 году. — Слишком уж много развелось у нас теперь писателей! Не преувеличу, если скажу: „Стыдно быть в наши дни писателем!“ До того опошлено ныне это звание, до того много наплодилось пишущих и мнящих о себе писателями в наши сумбурные дни!»[151]

После Октябрьской революции Ратгауз выехал за границу и поселился в Праге. Жил одиноко, забытый всеми, почти не писал. Там же, в Праге, Ратгауз и умер в 1937 году.

Стихотворения Ратгауза много раз выходили отдельными изданиями и в Киеве, и в Москве, и в Петербурге. Наиболее известны: «Стихотворения» (Киев, 1893); «Песни любви и печали» (Пб. — М., 1902); «Полное собрание стихотворений в трех томах» (М., 1906; вначале вышло два тома, но в том же году издатель М. О. Вольф допечатал третий том под специальным заглавием «Тоска бытия»); «Мои песни» (М., 1917) — последний сборник стихотворений Ратгауза, изданный в России.

484. «Мы сидели с тобой у заснувшей реки…»

Мы сидели с тобой у заснувшей реки.С тихой песней проплыли домой рыбаки.Солнца луч золотой за рекой догорал…И тебе я тогда ничего не сказал.

Загремело вдали — надвигалась гроза.По ресницам твоим покатилась слеза.И с безумным рыданьем к тебе я припал…И тебе ничего, ничего не сказал.

B теперь, в эти дни, я, как прежде, один.Уж не жду ничего от грядущих годин.В сердце жизненный звук уж давно отзвучал…Ах, зачем я тебе ничего не сказал!

<1893>

485. В ЭТУ ЛУННУЮ НОЧЬ

В эту лунную ночь, в эту дивную ночь,В этот миг благодатный свиданья,О мой друг! я не в силах любви превозмочь,Удержать я не в силах признанья.

В серебре чуть колышется озера гладь,Наклонясь, зашепталися ивы…Но бессильны слова! — как тебе передатьИстомленного сердца порывы?

Ночь не ждет, ночь летит. Закатилась луна,Заалело в таинственной дали…Дорогая! прости, — снова жизни волнаНам несет день тоски и печали.

<1893>

486. «Закатилось солнце, заиграли краски…»

Закатилось солнце, заиграли краскиЛегкой позолотой в синеве небес.В обаяньи ночи сладострастной ласкиТихо что-то шепчет приутихший лес.

И в душе тревожной умолкают муки,И дышать всей грудью в эту ночь легко.Ночи дивной тени, ночи дивной звукиНас с тобой уносят, друг мой, далеко…

Вся объята негой этой ночи страстной,Ты ко мне склонилась на плечо главой…Я безумно счастлив, о мой друг прекрасный,Бесконечно счастлив в эту ночь с тобой!

<1893>

487. «Снова, как прежде, один…»

Снова, как прежде, один,Снова объят я тоской.Смотрится тополь в окно,Весь озаренный луной.

Смотрится тополь в окно,Шепчут о чем-то листы.В звездах горят небеса…Где теперь, милая, ты?

Всё, что творится со мной,Я передать не берусь…Друг! помолись за меня,Я за тебя уж молюсь.

<1893>

488. «Душе мечтательной и нежной…»