Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

Я увидел их слёзы — как они истекали слезами, превращаясь в ничто. И глаза становились водой — но пока ещё были глазами. И глаза мои были водой. И увидел слезинку, Сотворённую ей. Нарисованную на снегу. И я к ней добавил свою. И руку в прощальном привете.

Я уехал, я бросил дела — но не мог я смотреть, как они умирают! Неприятности? Пережил. Хотя, вроде бы — кому нужны все эти ёжики и зайчата в настоящей, серьёзной — и бессмысленной жизни? А чего они стоят сейчас — все дела, неприятности, служба? А зверьки — моя жизнь. И осталось немного. Но судьба улыбнулась мне — напоследок.

Однажды я был там опять. Через годы. Десятки годов. Бывший я. Мои мощи — пока что живые. Что занесло? Не знаю. Не судьба, нет — зверьки. Они пригласили меня — зверёчки мои, чтоб на старости лет оживить мою душу — пускай ненадолго. Я не безумен. Послушайте дальше.

В лес — не ходил. И остался ли лес, и поляна — не знаю. Не могу видеть место их смерти! Не могилу — они ж растеклись, став водой. И могилы их нет.

Но их я увидел. Улыбка судьбы. Затухающий свет моей жизни — уходящий, но нежный. Картина. В нелепом общественном месте — в фойе кинотеатра. Для бессмысленных взглядов зевак, убивающих время. Для убийства минут в ожидании фильма. Не для них! Для меня! Как ждала меня эта картина, как звала, как молила: «Будь со мною! Приди!» Я пришёл, хотя шёл очень долго. Но она дождалась. И зверьки соскочили ко мне, улыбались, махали хвостами, ласкались. Наши дети — мои и её — дети сказки. И маленький ёжик лучами колючек опять озарил мою душу. И зайчик пушистою шёрсткой коснулся меня — и я вновь стал таким, как был раньше — в милой ласковой сказке. И лисёнок погладил меня по усталой седой голове.

Я метался, искал. Кто она, где, откуда?…Нашёл. Знал её я когда-то. И немножко любил — как прекрасную даму, не решаясь приблизиться к ней. Как жалел я порою об этом! А сейчас не жалею. Ведь иначе бы не было сказки. Несвершённая жизнь стала грёзой. Мечтой, нежным ветром овеявшей душу.

А сейчас? Сказку — былью? Не надо. Белизна наших душ пожелтела от жизненной грязи. И они уж давно ноздреваты и рыхлы, и скоро расплавятся — грязью. Пусть она не касается сказки. Пусть останется сказка такою же чистой, как снег, породивший её.

И летят белоснежные листья бумаги — между нашими душами. …Экий вы прозаичный! По почте. И на них оживают зверьки, и волшебная песня мечты озаряет закат нашей жизни.

20.3.1999

Опубликовано в 2000 г.

Ожидание

Ожидание. Странным, неведомым светом наполняло оно комнату. Нет, никто б не почувствовал свет. Но он был. Неощутимый и нежный. Комната ждала. Ждал стул. Как страдало старое деревянное тело его, когда Он обрушивался на него всей тяжестью, не обращая внимания на скрипы и стоны. Но как мечтал он сейчас об этом страдании, об этом тяжёлом давящем теле! Нет, он не будет скрипеть, он сдержит стоны — только приди! Приди скорей! И порой такой силы достигали мечты, что внезапные странные звуки раздавались в густой тишине — хотя что в них странного — просто скрипело рассохшееся дерево. Но не только он ждал. Ждал диван. Тоскливые сны одиночества наваливались на него каждую ночь, и жалобно ныли пружины под ветшающею обивкой. «Дзинь! Дзинь!» — тонкие их голоса отражались от стёкол книжного шкафа, и в беспокойстве просыпались изящные брошюры и толстые, важные тома. Но не было сейчас в них важности. «Возьми нас! — молили листы, рвясь из-под сдавливающих корешков, — коснись — и на крыльях своих мы умчим тебя к чудным мирам! Коснись. Лишь коснись!» Но никто не касался их тел, и, уставши, листы затихали в картонных могилах. «Дзинь! Дзинь!», — звенели пружины, и их звон отражался от старого стакана, и тот печально им вторил. Он ждал — вновь веселая влага наполнит его заблестевшую плоть, снова губы прильнут в поцелуе. Как он помнит и губы, и след — их последний, прощальный, чуть заметный на гладкой поверхности след!.. Да и следа давно уже нет — но есть память — он помнит то место, где родимые губы коснулись его перед тем, как исчезнуть отсюда. Ну а если забыл, если место не то — так ли важно? Ведь главное — помнит… Губы, и след стёрся — и остались ли в мире они? Сколько времени уж пронеслось?.. Кто знает. Давно, давно уже встали часы. Недолго шли они после Его ухода, а потом перестали идти. И время умерло. Да, сменялись дни и ночи — то свет, то тьма всё с бо́льшим трудом проникали сквозь мутнеющие окна. Да, сменялись зимы и вёсны — но кто их считал? Не календарь же, уж который год открытый на одном и том же листке — всё более желтеющем и запылённом… Пыль. Нет, время не умерло. Пыль стала временем, и время обратилось в пыль. Толстым пластом лежала она, и слои пыли, как годовые кольца, отмечали дни и годы. И паутина. Клочья её свисали с потолка, и чёрными глазками поблёскивали из углов притаившиеся пауки.

Утро. Необыкновенным оно было, это утро. Почему — кто знает? Но лишь первый луч солнца коснулся окон, как комната ожила. Ожидание — да, осталось. Но теперь появилась надежда. Откуда? Зачем думать об этом? Да они и не думали. Они ждали, готовились. Он сегодня придёт — да, Он должен прийти — всё говорит об этом — и луч солнца, и пролетающие птицы, и шум машин под окном — всё, всё говорит: «Он придёт. Ожиданье закончится». В каждый звук вслушивались окна, и их стеклянные поверхности передавали вибрацию всем, кто был в комнате, всем, кто ждал. И в хаосе звуков пытались уловить они шум Его шагов. Не скрипел стул, затихли пружины дивана — только бы не пропустить. А звуки били в окна — шум людей и машин, хлопанье дверей и лай собак — всё было — кроме его шагов. Но они ждали, и надежда веяла в воздухе. И пауки уползли в свои щели, и даже слой пыли казался тоньше. Они ждали, а солнце поднималось всё выше — и вот достигло вершины и быстро стало скатываться вниз. Темнело. Но надежда пропитывает комнату,