теоретической полемике этого периода.
В начале 1931 года Рязанова обвиняют в «идеализме» и в прямой связи с меньшевиками за границей. В Институте Маркса-Энгельса происходит генеральная чистка, во время которой почти весь состав сотрудников Института, в том числе таких, как Деборин, изгоняется вместе с Рязановым.
В конце 1931 года Ярославского внезапно обвиняют в… «троцкизме» и все его многолетние работы против Троцкого, равно как и все издания его истории ВКП(б), вышедшие до 1931 года, запрещаются и изымаются из обращения. Уже раньше, в 1930 году, почти такая же судьба постигла Луначарского, изгнанного из Наркомпроса.
Это наступление против всех тех, кто не сразу согласился с полным извращением и генеральной фальсификацией истории партии, было подготовлено Сталиным ударом по историкам вообще под предлогом ликвидации «буржуазной истории» в СССР.
В самом конце 1929 года в Академии наук СССР, главным образом в Ленинграде, была арестована большая группа историков, в которую вошли почти все самые видные историки России, а также такие крупнейшие специалисты новой и новейшей истории как академик Е. Тарле. Арестованные академики С. Ф. Платонов, Б. Д. Греков, С. Лихачев, проф. С. Д. Приселков и другие были обвинены в создании фантастической тайной организации, преследовавшей якобы цель свержения советского правительства, причем от Е. В. Тарле требовали, чтобы он подписал признание, что согласно плану «заговора» он должен был стать министром иностранных дел. Абсурдные обвинения, предъявленные крупнейшим представителям российской исторической науки, были нужны Сталину, прежде всего, чтобы найти предлог для практической ликвидации в СССР истории как науки. Вслед за осуждением историков произошло закрытие последних исторических факультетов, существовавших еще как «факультеты общественных наук», фактическая ликвидация всех научных учреждений и институтов, в той или иной форме занимавшихся историческим исследованием (Археографическая комиссия Академии наук, Институт Ранион и др.).
Историк-марксист, друг Ленина, М. Н. Покровский выступил как инструмент в руках Сталина по ликвидации истории и историков в СССР, создавая совершенно невозможные условия для работы и ликвидируя одно за другим сохранявшиеся еще исторические учреждения и архивы. Наступил период (длившийся вплоть до лета 1934 года), когда история как наука, даже в марксистском освещении, была фактически ликвидирована и этим самым Сталин стремился добиться полной изоляции нового поколения не только от исторического прошлого России, но и от какого-либо фактического знания истории партии.
Прекращение издания таких журналов, как «Историк-марксист», «Красный архив», «Пролетарская революция», говорит само за себя. Начиная с 1930 года происходит массовое изъятие книг, изданных в двадцатых годах и раньше, из библиотек и с каждым годом рестрикционные списки на книги растут, создавая грандиозные склады «специальных отделов» и «особых хранилищ», недоступных ни для кого, кроме немногих высших работников НКВД.
Одновременно незначительное количество изданий, изъятие из обращения которых казалось совершенно невозможным, — например, книга самого Сталина «Вопросы ленинизма», собрание сочинений Ленина, — переиздаются в фальсифицированном виде, как правило со многими сокращениями. Все же предыдущие издания изымаются из обращения[455].
Вакханалия с изъятием книг, с объявлением многочисленных авторов носителями буржуазной идеологии привела к тому, что в стране быстро стали исчезать все существовавшие ранее авторитеты, кроме исправленных Ленина и Сталина.
Мы видели, что победа Сталина над правыми имела гораздо большее значение, чем совместная победа правых и Сталина над троцкистско-зиновьевским блоком.
Ибо победа Сталина в истории партии является одновременно победой партийного аппарата над аппаратом государственным и этим самым окончательной победой политической бюрократии в самой партии. Конечно, гораздо более трагичным было значение этой победы для страны и народа, ибо она несла с собой установление открытой личной диктатуры Сталина. Партийно-политическая бюрократия, обладавшая до сих пор ограниченной, условной свободой при наличии в партии блоков, «комбинаций», «фракций» во время внутрипартийной борьбы, теперь, при единоличной диктатуре, потеряла свое привилегированное положение. Иначе говоря, эта последняя победа политической бюрократии лишила ее саму всего, кроме материальных благ. Последние, как бы в компенсацию за утрату относительной свободы, Сталин всемерно стремился довести до степени граничащей с роскошью, особенно бросавшейся в глаза на фоне резкого понижения жизненного стандарта всех других слоев населения.
Политическая бюрократия не сразу заметила свое принципиально новое положение. Прежде всего, понимание своего положения и новой ситуации обнаружилось среди тех, кто поддерживал Сталина в борьбе с троцкизмом. Многие сразу сделали из него выводы. Как у Сырцова и Ломинадзе, так и у Рютина, эти выводы в той или иной форме сводились к главному: устранение единоличной диктатуры в партии, устранение Сталина и установление вместо единоличного управления «аппаратом» — коллективного. Благодаря тому, что этот вывод был сделан с различных «платформ» и рассматривался как главнейшая, первая задача, он послужил тем основанием, на котором сходились, не уступая своих главных позиций, и правые и левые. Но в то же время никогда не следует забывать, что эта совместная борьба носила характер борьбы за власть в широком смысле слова, борьбы за право входить в высший слой политической бюрократии, за право соучаствовать в управлении страной и обладать, хотя и в очень условных, ограниченных рамках, той свободой, которая существовала в период 1921–1929 годов для небольшого слоя коммунистической бюрократии. Одним из главнейших неписаных «прав» этой «свободы» была относительная безнаказанность тех членов политической бюрократии, которые, попадая в меньшинство, бывали побеждены большинством. Они рисковали ранее, обычно, лишь снятием с должности, отправкой либо за границу на должность изолированных дипломатов, либо в провинцию, часто делаясь там местными проконсулами советской власти. Лишь в самом худшем случае они рисковали быть убранными в различные научные, статистические и плановые учреждения.
Теперь в борьбе за право соучаствовать в партийной политике при несогласии с победившим можно было поплатиться головой. Именно этот вопрос и стал главным сразу после XVI съезда.
В борьбу со Сталиным вступил представитель правого большинства XV съезда Рютин. Бывший во времена Угланова секретарем Бауманского райкома в Москве, Рютин принадлежал к тем правым, которые играли особенно активную роль в борьбе с троцкистами. Значение Рютина не исчерпывалось его популярностью среди московских правых, он сохранял связи и в военных кругах. Начав свою партийную карьеру среди партизан Дальнего Востока, Рютин одно время был главным редактором «Красной звезды». Его связи с группой Толмачева и Эйсмонта, — видными политработниками, работавшими в прошлом в ПУРККА, — поэтому весьма вероятны. Рютин был непримиримым противником планов сверхиндустриализации и активного международного вмешательства за счет ограбления крестьянства. В период 1931–1932 гт., т. е. в период проведения «сплошной коллективизации», была составлена его платформа, содержавшая, согласно Чилиге, 160 страниц. В качестве главных требований платформа выдвигала: нормализацию темпов индустриализации, отказ от насильственной коллективизации и демократизацию внутрипартийного режима. Платформа пыталась, согласно А. Чилиге, примирить правых с троцкистами, говоря: «правые правы в области экономики, а