большинство не вернулось.
Хрущев в своем докладе на закрытом заседании XX съезда гордо называет цифру реабилитированных — 7 679 человек, прибавляя, что «многие из них были реабилитированы посмертно». Но что означает эта цифра по сравнению со многими миллионами расстрелянных, замученных или искалеченных концлагерем людей? Хрущева интересует лишь судьба верхушки партии, которая будучи партийно-политической бюрократией осуществляет диктатуру партии над народом.
Эта часть партии находилась под юрисдикцией, как выразился Хрущев, коллегий военных трибуналов. Чтобы арестовать такого члена партии, в НКВД составлялись специальные списки, которые Ежов посылал Сталину. «В 1937–1938 годах Сталину — говорит Хрущев — было направлено 383 таких списка с именами тысяч работников партийных, советских, комсомольских, армейских и хозяйственных работников. Он утверждал эти списки».
Не только по отношению к членам ЦК, но даже по отношению к членам Политбюро в эти годы для ареста не требовалось ни санкции этих учреждений, ни санкции прокуратуры; «… да и о каких санкциях могла идти речь, — говорит Хрущев, — когда все решал Сталин. Он сам был главным прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, он сам, по своей инициативе, давал распоряжения об аресте».
Теперь верхушка партийно-политической бюрократии могла на своем собственном опыте убедиться, что означает коммунистическая диктатура над народом для миллионов людей.
Многие ее представители часто не хотели видеть и на словах не признавали, что они служат возведенному в абсолютную ценность тотальному властвованию. Они прикрывали режим тотального насилия партии над народом словами — фикциями из советской конституции на тему о «самой демократической в мире стране», о «социалистическом гуманизме» и т. п.
Став частично жертвами коммунистической диктатуры, своей «кровной власти», они часто накануне смерти должны были с горечью повторять слова Ежова: «В мире нет ни одного государства, где органы государственной безопасности, органы разведки были бы так тесно связаны с народом, так ярко отражали бы интересы этого народа…» И далее: «… они пользуются заслуженным уважением, заслуженной любовью советского народа»[461].
После ареста органами НКВД самых высокопоставленных представителей партии, как и всех иных арестованных, обвиняли и осуждали на основе введенной Сталиным «юридической нормы» — на основе собственного признания (необходимо добавить, что Сталин заимствовал этот метод из практики, применявшейся в ЧК еще в годы гражданской войны).
Подавляющее большинство арестованных признавалось в НКВД во всех преступлениях, которые только мог выдумать следователь. Это достигалось, как свидетельствует Хрущев в той же речи на закрытом заседании XX съезда КПСС:
«Только одним путем — применением физических методов воздействия, пыток, которые заставляли арестованного терять сознание, способность мыслить, заставляли его забывать свое человеческое достоинство».
Не будем останавливаться на тех воистину жутких пытках, о которых свидетельствуют многочисленные свидетели, имевшие несчастье быть под следствием в НКВД.
Но важно отметить, что если раньше пытки и мучения, которым подвергались арестованные, практиковались в ЧК-НКВД по инициативе своего собственного, иногда даже местного, начальства, то теперь они были рекомендованы как «допустимый и правильный метод» самим Центральным Комитетом партии.
Постановление ЦК с рекомендацией восстановить в еще более страшной форме ужасы Средневековья, конечно, до сих пор не опубликовано, но Хрущев приводит в своей речи на закрытом заседании XX съезда партии отрывки из шифрованной телеграммы от 20 января 1939 года, адресованной «… секретарям областных и краевых комитетов, ЦК коммунистических партий республик, народным комиссарам внутренних дел и начальникам органов НКВД», где содержится прямое подтверждение санкции на пытки:
«ЦК ВКП(б) поясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 года, было разрешено ЦК ВКП(б) …» (подчеркнуто нами. — Н.Р.). И далее Сталин, несмотря на конец «ежовщины», уже в 1939 году сообщал: «ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны, как исключение, и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае, как допустимый и правильный метод».
Сталин до самой смерти не считал возможным обойтись без пыток. Сама формула «враги народа» аннулировала рекомендацию применять пытки для вынужденного признания «как исключение». Ибо власть и ее органы монопольно и произвольно определяли, кого следует квалифицировать как «врагов народа».
Достаточно, например, сослаться на ту же речь Хрущева, где он рассказывает, как уже накануне смерти Сталин требовал применения пыток к арестованным кремлевским врачам: «Он сказал, что академика Виноградова следует заковать в кандалы, а другого следует избить». Требуя от министра госбезопасности С. Игнатьева добиваться признаний, Сталин ему пригрозил: «Если ты не добьешься признания врачей, мы тебя укоротим на голову».
После этого можно не сомневаться, что Игнатьев и весь его аппарат применяли пытки не «как исключение …»
Оправдываясь, Хрущев заявил, что члены Политбюро, к которым и он принадлежал с 1939 года, не были в курсе следствий и часто не знали, как они ведутся.
Но достаточно заглянуть в стенографический отчет процесса 1938 года, чтобы убедиться, что Н. Н. Крестинский нашел в себе мужество на первом же допросе Вышинского не только отрицать свои показания на следствии, но и заявить: «… что я расскажу то, что я сегодня говорю, что это (все признания Крестинского на следствии в НКВД. — Н.Р.) не соответствует действительности …»[462].
Этой фразы Крестинского, как бы выдавленной наперекор страху, не мог не читать в свое время Хрущев.
До сих пор не опубликована резолюция февральско-мартовского пленума ЦК 1937 года, открыто призывавшая к еще большему развертыванию кровавой чистки. Эта резолюция была принята ЦК по докладу Ежова «Об уроках, вытекающих из вредительской деятельности, диверсий и шпионажа японско-германских троцкистских агентов», о котором впервые официально стало известно лишь из доклада Хрущева на XX съезде. В резолюции, согласно Хрущеву, говорилось: «Пленум ЦК ВКП(б) считает, что все факты, собранные в результате расследования дел антисоветского троцкистского центра и его сторонников в провинции, показывают, что Народный комиссариат внутренних дел отстал по крайней мере на четыре года в своей деятельности по разоблачению этих наиболее непримиримых врагов народа».
Иначе говоря, пленум ЦК партии в резолюции подтвердил то, что, как теперь говорит Хрущев, было лишь результатом «вынужденных признаний». Идейная смерть, политическая дегенерация представителей высшего органа партии была зафиксирована в этой резолюции.
Впрочем на этом богатом драматическими событиями февральско-мартовском пленуме выступил Постышев, заявив, что он не верит в возможность перехода к троцкизму в тридцатых годах людей, ничего общего не имевших с троцкизмом ранее.
Вероятно, в ответ на это заявление Постышева Сталин вскоре задал Постышеву угрожающий вопрос: «Кто ты, собственно говоря?»
Но Постышев был исключением. Он и был объявлен «врагом народа» и расстрелян, а резолюция пленума, позорная, даже судя по