Вообще все больные ликантропией и их родичи селились в двух - трёх домах в непосредственной близости, все дома стояли в одном районе города, куда прохожие маги и не совались. Так боялись мирных во всё время, даже в полнолуния, ликантропов. Да и Мерлин с ними, такими трусливыми! А ещё волшебниками называются, вот он где, настоящий стыд и позор магического общества - в таких вот трусах!
Модифицированное же Аконитовое зелье сохраняло человеческим и разум страдающих от Полной Луны, только внешне преображая их в огромных волков. Гораций соизволил пояснить презираемому в глубине душе нелюдю во время передачи Аконитового зелья, что и осадок-то выпал от того, что профессор Слагхорн ещё улучшил зелье на основе прежнего изобретения достойного уважения сэра Северуса Снейпа.
Наконец, от подступившей голодной тошноты Люпин начал рвать себя. Последняя полу-человеческая мысль услужливо подсказала, что левую переднюю лапу грызть не надо - она и без того ещё не обросла мясом, а правая лапа потребуется зачем-то необходимым. Поэтому оборотень грыз правую заднюю лапу, увлечённо обгладывая сустав и практически не чувствуя боли. Наевшись собой, он доковылял до постели, порвал подушки и зарычал, не найдя под ними ничего, кроме аккуратно застеленной домашним эльфом простыни. Тогда он в недоумении покрутил огромной башкой, а потом, как громадная собака, свернулся на прикроватном коврике и начал зализывать нанесённые своими же зубами повреждения, за тем занятием и уснул спокойно... до обратной болезненной трансформации…
Глава 30.
… Северуса вызвал Папенька для расследования убийства одного из самых ловких легионеров, совершённого старшим сыном и допроса о повреждении трёх рабов, принадлежащих другим легионерам.
Снейп рассказал, следуя рассказу Поттера, как завязалась драка между рабами двух племён из-за незаконного заключения в ограждение для говорящего скота его «камерного прислужника». Он сделал упор на то, что подошёл, когда Мартиус Кывна Рох`э уже вовсю хлестал бичом по рабам, вот этот-то мерзавец, для него же хорошо, что дохлый, и искалечил принадлежавшее другим легионерам добро...
... Хорошо всё свалить на мёртвого. С него же и спроса никакого уже не учинишь и ничего не вызнаешь...
Северус же, пытаясь унять разошедшегося легионера, чуть не напоролся на выпад пуго, после чего Мартиус повернулся боком для нового замаха кинжалом, на этот раз с целью запустить его во вмешавшегося «не в своё дело» сына военачальника, как выкрикнул Мартиус до смертоносного, а как же, именно такового броска. Северус не стал глупо дожидаться летящего в цель пуго, а отбежал и ранил распоясавшегося солдата в спину. А человек-то вдруг оказался мёртвым.
Малефиций подмигнул сыну, а затем коротко сказал:
- Доволен я деянием твоим, законнорожденный сын мой и наследник.
На сём разговор официальный был завершён, и Снепиус вышел из своего шатра, положив сыну руку на плечо в знак своего, а, значит, и публичного одобрения совершённого из соображений защиты жизни, и короткими, доступными каждому из собравшихся солдат и всадников, фразами, объяснил всё, что наболтал ему сын.
- Всё ведь наврал, да как складно, что и не придерёшься. Вот подлюка, это ж надо суметь так извернуться ужом. А всё из-за своего «камерного» раба. И надо же так изъебнуться в походе, что зачем-то моему сыну старшему этот раб столь понадобился. К чему он ему ? Ради низкой любови к рабу? Конечно же, именно для сего. Квотриус же живым мертвецом стал и спать с ним, как прежде, ну никак нельзя.
Так, с каким-то презрением к обоим бывшим, как он думал, любовникам, думал Снепиус Малефиций - «Злосчастный», как назвали его родители, ибо был он последышем в семье своей, при родах коего умерла жена Снепиуса Тогениуса Куре, самая любимая женщина на свете для него, ибо не было у неё «хвоста», но хранила она верность одному лишь супругу в Благословенном богами Союзе..
Снепиус, разумеется, не поверил ни единому слову законнорожденного сына о том, что рабам так повезло - вдруг, откуда ни возьмись, мимо проходил хозяйственный Северус, наперевес со своей рапирум, которую, со следами крови и ткани - туники убитого - и продемонстрировал «родимому» Папеньке.
Позже её заботливо вытерли о плащ наглеца Поттера, вдруг воспылавшего страстью к узнанному им профессору Зельеварения и учителю по боевой магии, да учителю, бывшему такой язвой, что поискать ещё надо. Желательно, с Диогеновым фонарём, чтобы найти, по крайней мере, человека, пусть даже и маггла, и иностранца с Континента, но не змея подколодного.
Но это проблемы Поттера, впервые полюбившего, но нелюбимого. Северус уже поклялся себе не оставлять, даже пусть и страшного, как мертвец, Квотриуса, ведь в моменты любви он только изредка и становится прежним, прекрасным, безумно сексуальным. Надо только любить его правильно, овладевая, но не давая воли над собою.
Да и куда Снейпу от брата деваться? Только в будущее… с Поттером. Оставалось только надеяться, что путешествие во времени прочистит мозги им обоим - Северус забудет Квотриуса, а Поттер забудет о своём, пока ещё невинном, на словазх, увлечении. Но хочет ли профессор Снейп забыть Снепиуса Квотриуса, свою первую, такую долгожданную, желанную, столь нежданную и неожиданную любовь? Нет, не желает он, не желает забывать ничего! И не забудет ни Папеньки, ни Маменьки, ни первой их оргии, неудавшейся толком из-за пришлеца с иной стороны времени - из того будущего-настоящего, которое проклятущие Неспящие в Запретном Коридоре заставили его покинуть...
Никого…
- Квотриус спит, и во сне черты его вновь преобразились. Передо мною - молодой человек с мягкой, немного женственной, как у итальянских магглов эпохи Ренессанса, нетронутой, хотя и столь привлекательной красотой. Только его красота преходяща, и вовсе не с возрастом, а… Я не знаю, с чем связаны изменения его облика, не знает и он, но для нас появилось новая изощрённейшая по сути своей пытка - «зеркало». Особенно мучительно «зерцало» это для Квотриуса, моей звезды, возлюбленного, основы основ моих и, да, как и он говорил или же я первым сказал, но это не суть важно - «кровью сердца моего живого». Да, это я назвал так Квотриуса впервые, а он дополнил - «биение сердца моего живого». Так, конечно же, красивее звучит, но на то он и Снепиус Квотриус, чтобы быть загадочным Анонимусом моей эпохи. Моей, такой несовершенной, как оказалось, эпохи...
Как я мог оторваться от его прекраснейшего члена и не выпить всё семя брата моего, звезды моей неотмирной, звезды путеводной, оплотом основ моих, Королевы моей из Высокой Алхимии ? Что, к Мордреду в зловонную пасть, произошло со мною?! Как я мог не удовлетворить до конца - о, какая неожиданная двусмысленность! - нежного, тихого, терпящего все мои гнусные выходки брата? О каких я выходках? Да о начале нашего с ним интимного общения, когда я похотливо расставался, ночь за ночью с невинностью, теряя её постепенно, за счёт красивого, такого молодого «Братика». Это было похоже на то, как если бы Квотриус своими ласками и услаждениями плоти моей словно вынуждал меня снимать некие плотные одеяния - футляры, прежде заковывавшие меня в бесчувственную коробку, слой за слоем. Разматывая, словно спелёнутую мумию, он освобождал меня и открывал горизонты поистине великой любви между нами.