отравляла Горена. Скрытый окружающей темнотой от глаз спутников, зажав рот рукой, чтобы не быть услышанным, вурмек горько плакал, скорбя об убитом им человеке и своей некогда невинной душе. То чувство, что он испытывал, жестоко мучило его. Будто стремясь выжечь юношу изнутри, оно пульсировало в его кистях, обжигая кончики пальцев, полыхало огнём где-то под грудью, сжимало и выкручивало вены и горячей судорогой сводило ему ноги, точно это он сам, преследуя убийцу, скрывающегося в нём, карал его, надеясь уничтожить. Горькое сожаление о сотворённом и душевные пытки были меньшими из наказаний, которые вурмек считал достойными того преступника, что отнял у него право оставаться чистым душой. Он яростно ненавидел его и с той же силой жалел преданного им безвинного себя. О, как много из той боли, что пережил убитый им сорианец, Горен желал обрушить на самого себя, чтобы искупить вину!
В эти тягостные минуты юноша был честен перед собой и без страха готов к справедливому наказанию. Но всё же не был прав. За бурей мечущихся в нём чувств он не видел истины. Там, на поле сражения, испуганный и одинокий, он оказался в шаге от смерти. Его добродетельная и чистая душа была безоружна и абсолютно бессильна перед тем, что противостояло ей. Битвой на Вольной Пустоши руководили ярость и мощь. Они же управляли рукой того сорианца. Душа Горена не смогла бы остановить его, как не смогла бы уберечь вурмека от удара меча. И тогда против силы восстала сила. Разум юноши не позволил убить его. Заглушив чувства, он полностью завладел вурмеком и отстоял его жизнь. Убивая сорианца, Горен не предавал душу, он спасался от неминуемой смерти. Такой была истина. Но разве охваченный переживаниями юноша мог понять её? Нет, это было невозможно. И он терзался душевной болью, не понимая, что страдает ещё сильнее от того, что ненавидит себя.
Спутники вурмека, медленно бредущие рядом, так же были удручены чем-то личным, ещё не до конца пережитым, довлеющим над их мыслями. Как и вурмек, они хранили молчание и лишь изредка выдавали свою обеспокоенность тяжёлым дыханием. Мужественный и сдержанный Багарас прятал свои волнения за раскуриванием трубки, а Денизьям, ещё обращенная мыслям к схватке со змееголовым чудовищем, продолжала проживать её, а потому, едва оступившись, вздрагивала и всё сильнее сжимала руку ведущего её ящера.
Цвет ночи перестал быть густым и непроглядным. Лунное сияние, касаясь зависшего над Вольной Пустошью пласта снежных облаков, озарило их изнутри, и едва заметно глазу, мерцая в разнородной облачной толще, высветлило ночной мрак. Он словно поблек. В его иссиня-графитовом цвете неожиданно проявилось серое громоздкое пятно гор, которые были уже близко. Обросшие лесом, плотно окутанным комковатыми наростами снега, горы выглядели замёрзшими и неприступными. В пустынной равнине, простирающейся на многие километры вокруг, их мощь ощущалась как нечто угрожающее. И хотя здесь они являлись единственным местом, где можно было скрыться, необходимость подходить к ним ближе оказалась неприятной для каждого из троих путников. После пережитого в смертельной толкотне битвы, им хотелось чувствовать свободу от любых границ, а для вурмека и Денизьям, всё ещё пребывающих в состоянии непережитой тревоги, путь через лес в темноте и тесноте деревьев и вовсе представлялся кошмаром.
Однако волнения Горена и девушки было напрасны. Дорога в поселение шла в обход устрашающей их горы. Деревня, в которой путники надеялись найти укрытие, располагалась у её подножия за левым склоном, в полукольце разросшегося лиственного леса. Чтобы избежать случайных встреч с местными жителями и пройти напрямую к дому плотника, им всё же пришлось войти в лесные заросли. Путь через них был недолгим и вскоре, выйдя на опушку, путники оказались перед чередой из нескольких деревянных построек, к одной из которых и направились.
Оставив Денизьям и Горена за забором, ящер открыл калитку двора, неслышно подошёл к одному из окон дома и тихо постучал в стекло. Оконная занавесь дрогнула. Из-за неё показалось заспанное бородатое лицо мужчины. Не сразу признав в ночном госте Багараса, хозяин дома с недоумением всматривался в его черты, а затем кивнул головой и исчез в темноте комнаты. Спустя минуту, к ящеру вышел угрюмого вида неопрятно одетый молодой мужчина с горящей свечой в руке. Хозяин пожал гостю руку и проводил его в дом. Дверь за пангосса закрылась. Некоторое время вурмек и девушка в волнении стояли за забором и следили за движущимся по дому огоньком свечи. Но уже скоро, дверь снова открылась, и появившийся на её пороге пангосса жестом призвал друзей пройти внутрь.
Мужчина оказался не единственным обитателем дома. Горена и Денизьям встретила хозяйка-молодая женщина, обременённая вынашиваемым приплодом. Час был поздним и двое незнакомцев, перемазанные кровью и жмущиеся у порога, должны были вызвать у неё если не настороженность или страх, то, непременно, раздражение. Но хозяйка была рада гостям и приняла их с уважением. Не задавая лишних вопросов, она провела их в дом, предложила умывальную комнату и чистое бельё, а после, накормила всех троих добротным ужином. Полное спокойствие и сердечность этой женщины, поразили Денизьям и вурмека. Возможно, что так радушно в этом доме встречали всякого гостя, но приветливость и забота хозяев была ещё более ценной от того, что они понимали, какую опасность для них может представлять доброта, проявленная к скитальцам, пришедшим со стороны войны.
Убедившись в том, что гости сыты, хозяйка разложила для них постели в одной из комнат и, приготовив всё необходимое для врачевания, занялась раненым Багарасом. Она усадила ящера на стул рядом с низким прикроватным столиком, аккуратно сняла с него залитую кровью рубашку и принялась промывать рану. Денизьям сидела на кровати напротив, с интересом наблюдая за происходящим. На кораблях амако девушке доводилось видеть много крови. Это была и кровь морских тварей, и кровь рыбаков. С абсолютной холодностью Денизьям потрошила осьминогов и рыб и так же невозмутимо спокойна была, когда шила рваные раны братьев после их нередких стычек с обитателями морских вод. Вот и сейчас со знанием дела наблюдала она за хозяйкой дома и ничто из увиденного не вызывало в ней отвращения или страха. Вурмек был другим. Вид крови всегда казался ему крайне неприятным, и всякая рана пробуждала в нём тошноту. Поэтому он сидел, немного съёжившись, стараясь не смотреть в сторону Багараса. Когда же хозяйка взяла в руки заправленную нитью иглу, он побледнел и, не выдержав охватившего его напряжения, вышел из комнаты, а затем и из дома.
Скрывшись в тени навеса под входной дверью, Горен с носом завернулся в кафтан и уютно уселся в углу небольшой