Были попроще - те на заводе работали, а были и такие, кто в очках, в университетах учились на технологов, промышленность подымать. А этот среди всех как дикий зверь. И вот однажды взял в руки гитару, да и спел мне во дворе...
И бабушка запела жиденьким, колеблющимся, как огонек свечки под ветром, голосом, не привыкшим к песне:
"Ой, васильки, васильки,
Сколько вас выросло в поле,
Помню у самой реки
Вас собирали для Оли..."
Лота ни разу не слышала ни этой песни, ни такого удивительного голоса - он был как белый росток, который живет себе без света, никому не нужный, под деревянными ящиками.
"Оля любила его,
Оля реки не боялась,
Часто осенней порой
С милым на лодке каталась".
-Красиво, - бормотала Лота, чуть не плача.
Раньше она и представить себе не могла, что человек может плакать из-за песни.
-Еще бы. Это, видишь, песня народная. Сами сочинили. Сейчас народ-то уж и не поет. А дело было еще до тридцатых, тогда все пели. Кто с гармошкой, кто с гитарой. Кто просто так - голосом. И вот спел он мне про эту свою Олю, посмотрел на меня протяжно, как только раненый волк на охотника смотрит, и все: погубил
-Прямо погубил? - с сомнением переспросила Лота.
-А как же! Мне ведь уже шестнадцать вот-вот, самый цвет. Учиться надо, работать, поступать на рабфак. А я как в лихорадке. Да еще все по секрету, тайком, никто не должен был прознать. Это ведь не одноклассник, не рабфаковец. А стены фанерные.
-Куда он только меня не таскал - голову бы оторвать за такое таскание. В самые глухие подворотни, в притоны, в скупку краденого. Возле Преображенского кладбища до сих пор одна скупка стоит - комиссионкой называется.
-А он любил тебя? - тихо спросила Лота.
-А пес его знает, - сварливо проворчала бабушка. - Сейчас я думаю, что такие как он не могут никого любить. У них чувства на зоне атрофируются - все кроме страха и злости. Уголовник отсидевший - он трусливее пса, вот что я тебе скажу. Этот-то твой не сидел хотя бы?
-Нет, - убежденно ответила Лота и тут же задумалась: а много ли ей известно про Птицу? Знала ли она о нем что-то наверняка кроме того что он из Питера? Даже этот факт она приняла исключительно на веру, так же как и возраст, и настоящие имя и фамилию.
-Нет, он не сидел, - добавила Лота чуть менее уверенно. - Но жизнь у него непростая.
-Да-да, - откликнулась бабушка. - И она, значит, эта жизнь непростая, во всем виновата.
-А что дальше было с тем парнем? - напомнила Лота.
-С Виктором? Взяли по мелочи той же осенью, а ходка была вторая, вот и вкатили по-полной: десять лет.
-Ты ждала его?
-Еще бы! Ровно десять лет ждала. Я за деда-то в двадцать шесть вышла.
-А его что же, не выпустили?
-Выпустили - на тот свет! Скончался он на зоне. Может, сам от болезни какой, а может, прирезали. А сообщили только через десять лет. Уж и война прошла. И не сообщили даже: ни похоронки, ничего. Само вскрылось. Но времена стояли - не было возможности, может, сообщать... А потом мать его сама туда потащилась, на Колыму-то. И такую вот весточку мне привезла. От него, от Витьки бедного, даже могилки не осталось.
-Ты переживала?
-Не сказать, чтобы переживала. У людей тогда по-другому сердце было устроено. Я это приняла. А сама думала: песня во всем виновата, которую он мне на лавочке у барака спел. В той песне Олю убил бандит, а тут - Оля, видишь, до сих пор живая, хоть и старуха колченогая, а бандита положили. Вот так вот. А ты говоришь - любовь.
Лота вообще-то ничего не говорила. Она думала про вечное ворчание бабушки, про безлюбый добропорядочный брак, который та ей прочила всю жизнь, про снедь, перевешивающую человеческие чувства. Меньше всего на свете она ожидала, что бабушка, этот премудрый пескарь, экономно расходующий пенсию и делающий запасы на мифический "черный день", способен на такие смертельно опасные виражи. А потом увидела Витю: его лицо не было лицом Хмурого - он ничем не был на Хмурого похож. Он был высок, плечист и видом своим скорее напоминал тевтонского рыцаря, чем карманника, а волосы его были светлы и жестки, и так же светлы и жестки были его глаза. И Лота поняла, как странно смотрелись рядом в одной истории этот рыцарь и вонючий барак бабушкиного детства, где удобства располагались во дворе, а жизнь была как в старой итальянской комедии - хлопотлива, наивна, шумна и вся на виду.
* * *
Жизнь в городе казалась до такой степени чужеродной, что однажды Лота стащила с дивана спальные принадлежности и устроила себе ночлег на полу. Она ничего не ела, зато беспрерывно курила, выкуривая две пачки сигарет в день - курение заменяло ей еду. К счастью, бабушка уехала на дачу и не видела, что с ней происходит. Лота старалась взять себя в руки и быть безупречной - но она не знала, как быть сильной и мужественной в городе, как это выглядит изнутри и со стороны?