Читать интересную книгу Петербургская Коломна - Георгий Зуев

1916 год не принес радостных вестей. Обстановка на фронте безрадостная. В городе все на разные голоса поносили правительство и царя. Даже гвардия обсуждала возможность государственного переворота. Приближенные успокаивали императора, что это-де пустые разговоры, народ, любящий Россию, переворота не сделает.

Осенью 1916 года поставки продовольствия в Петроград составили лишь половину его потребности. Жизнь становилась трудной. Продукты дорожали, курс рубля падал. Процветала спекуляция. Корреспондент одной из французских газет на извозчике знакомился с Петроградом 1916 года. Проезжая мимо Зимнего дворца, он, обратясь к извозчику, угрюмому бородатому мужику, показал рукой на окна царской резиденции и, с трудом подбирая русские слова, с невероятным акцентом произнес целую фразу: «Царь-батюшка, царица-матушка». Уличный извозчик закивал головой и, поняв, что француз кроме этих слов по-русски больше ничего не понимает, ответил: «Этого бы батюшку да к этакой бы матушке», – плюнул и истово перекрестился. Вскоре во французских газетах появилась оперативная информация, из которой следовало, что русский народ проникнут глубокими религиозными и монархическими настроениями. «Седобородый извозчик, как ребенок, плакал и крестился при упоминании царя-батюшки», – рассказывала газета своим читателям.

Семья Сомовых продолжала пополнять ряды армии. Сын умершего брата Саши – Андрей, поступил в Петроградское юнкерское артиллерийское училище, готовившее ускоренным темпом офицеров для фронта. Вечером 21 января 1916 года Константин Андреевич и сын Анны Андреевны, Женя, навестили молодого Сомова, тот, довольный жизнью, радостно рассказывал дяде и двоюродному брату о верховой езде и об интересных историях из своей новой военной жизни. К.А. Сомов вспоминал: «… в приемной спертый воздух, масса посетителей, грустно. Заведение, в котором столько чудесной молодежи, – это готовится пушечное мясо…». В ноябре друзья отметили 47-летие художника. Анна Андреевна сумела из скудных запасов приготовить праздничный стол. Пришли супруги Бенуа, Карсавина, Брюс и Уолпол.

В декабре 1916 года из «Биржевой газеты» узнали об убийстве Распутина. Хью Уолпол вспоминал в 1930 году: «Я любил творчество Константина Сомова на протяжении стольких лет, что теперь мне трудно говорить о нем. Оно смешивается в моем представлении со столь многими личными впечатлениями – с Сомовым, рисующим коричневую корову над голубой лужей, с его серьезной и несколько меланхолической рассеянностью, когда кто-то вошел и сказал, что Распутин только что был найден плавающим среди льда Невы…». Так завершился 1916 год, положивший начало концу Российской империи и дому царствующей династии Романовых.

Открыв адресную и справочную книгу «Весь Петроград» за 1917 год, нахожу, что Михайлов Сергей Дмитриевич, действительный статский советник департамента окладных сборов Министерства финансов, и жена действительного статского советника, художница Михайлова (Сомова) Анна

Андреевна, проживали совместно по Екатерингофскому проспекту, в доме № 97. Сергей Дмитриевич, сделавший неплохую карьеру, занимал теперь должность чиновника особых поручений Министерства финансов, министерства, которому оставалось просуществовать всего несколько месяцев.

Обычно все адресные книги до этого критического года изобиловали броскими рекламами, призывающими покупать широкий ассортимент товаров по самой дешевой и выгодной цене. Книга же «Весь Петроград» за 1917 год, почти лишенная рекламы, открывалась (видимо, судьбоносно) огромным, во всю страницу, объявлением торгового дома Бассейного бюро похоронных процессий А.В. Васильева и К°. Текст его доверительно сообщал читателям, что это единственное в Петрограде заведение с роскошным инвентарем для похорон. Не менее любезно реклама информировала господ заказчиков, что они при этой процедуре освобождаются решительно от всех похоронных хлопот. Фирма к тому же, оказывается, постоянно работала даже в ночное время.

Объявление полностью соответствовало духу времени и состоянию дел в Российской державе. Война. Россия погибала. Страна огромных возможностей погружалась в пучины глубокого национального кризиса. Голодными и холодными стояли ее города, пустыми и безмолвными деревни. Многочисленные займы не могли поправить расстроенную финансовую систему страны.

Петроград встречал Новый, 1917 год – третий год войны. Невеселой и тревожной была эта встреча. Столица голодала, в квартирах холодно, лица горожан печальны. Продукты с каждым днем дорожали. Царствовали спекулянты. Народ возмущался, возникали драки, разъяренные толпы избивали спекулянтов, ругали правительство. В правительстве долго и нудно обсуждали вопрос, кто же должен отвечать за продовольствие в Петрограде и не следует ли ввести твердые цены на хлеб. Топлива не хватало не только для жилищ, но и для предприятий города. По регулярным сводкам Министерства внутренних дел «в квартирах обывателей температура редко поднималась выше 11–12 °C. В учебных заведениях и учреждениях занятия были крайне затруднены, так как термометр показывал в их помещениях всего 6–8° тепла… В городе развилась масса заболеваний воспаления легких». Уже в декабре 1916 года из-за отсутствия топлива в Петрограде остановилась работа на 73 предприятиях. Разруха, голод, политический кризис, падение авторитета правительственной власти до последнего, критического предела. Во всех бедах народ винил царя и его ближайшее окружение. К стенам города грозно приближался шквал могучей революционной бури. Ее первое грозное дыхание в Петрограде ощутили еще осенью 1916 года, когда широкой волной прошли забастовки и стачки рабочих, выдвинувших политические требования. Всем стало ясно, что остановить эту мощную волну практически невозможно. Она нависла над династией Романовых, загнавших страну в тупик, выход из которого был возможен только через революционные потрясения. Это видели и понимали все задолго до событий 1917 года.

В 1915 году известный заводчик Путилов в частной беседе с французским послом в России Морисом Палеологом прозорливо предсказал: «Дни царской власти сочтены, она погибла безвозвратно. А царская власть – это основа, на которой построена Россия, единственное, что удерживает ее национальную целостность… Отныне революция неизбежна, она ждет только повода, чтобы вспыхнуть. Поводом послужит военная неудача, народный голод, стачка в Петрограде…

У нас же революция может быть только разрушительной, потому что образованный класс представляет в стране лишь слабое меньшинство, лишенное организации и политического опыта. Вот, по моему мнению, величайшее преступление царизма: он не желал допустить, помимо своей бюрократии, никакого другого очага политической жизни… Сигнал к революции дадут, вероятно, буржуазные силы, интеллигенты, кадеты, думая этим спасти Россию. Но от буржуазной революции мы тотчас перейдем к революции рабочей, а немного спустя к революции крестьянской. Тогда начнется ужасающая анархия на десять лет… Мы увидим вновь времена Пугачева, а может быть, и еще худшие…».

25 февраля 1917 года у правительственных зданий установили воинские караулы. Взяты под охрану мосты. Толпы рабочих стекались к центру города. На улицах – казаки, цепи полицейских.

27 февраля Константин Андреевич записал в дневнике: «Слухи, что сегодня опять беспорядки и стрельба. Вчера было много убитых. Толпа стреляла в семеновцев, те отвечали и убивали. Павловский полк и казаки, говорят, отказываются усмирять толпу. Новочеркасский тоже… Гулял с Анютой на Морскую, солнце на улице, не зловеще, кое-где видны войска… Анюте звонили, что Думу распустили, на что она тогда себя объявила временным правительством. Керенский вышел в толпу и говорил войску, окружавшему Думу, оно его слушало дружелюбно… Многие войска примкнули к народу. Звонил Кан, что Дума распущена, царь отказывается от самодержавия, подчиняется Думе. Назначается регентом Михаил Александрович, а Алексей – главнокомандующим. Мефодий выходил вечером до Английского проспекта, говорит, было жутко, под воротами во многих местах раздавали оружие. Все войска-де примкнули к народу, что в городе уже восстановлен порядок».

Утром домработница Сомова, Клавдия, сказала, что Литовскую тюрьму всю ночь громили, все окна были разбиты и там в 6 часов утра выпустили женщин и детей.

Константин Андреевич писал: «По-видимому, династия пала и регентства никакого не будет. Пошел к Анюте рассказать. Потом вышел на Лермонтовский и назад. Много хулиганов вооруженных, кое-где стреляют, громадные хвосты на Английском за сахаром. Едут авто с красными флагами, в них оборванные люди и наполовину солдаты… Около 3–4 часов у нас совсем близко у Аларчина моста началась сильнейшая пальба из пулеметов, долго длилась… На противоположном конце канала два дома испещрены пулями. Много раз был у Анюты. Миф (Миф – Мефодий Георгиевич Лукьянов, друг художника. – Авт.), выходил еще раз вечером, видел, как горели костром Литовская тюрьма и Казанская часть…».