Читать интересную книгу Петербургская Коломна - Георгий Зуев

Однако война войной, а дачный сезон открылся как всегда. К.А. Сомов, тоскуя по Парижу, в конце мая перебрался в Мартышкино, где уже жили его родители и семья Анны Андреевны. 3 июня 1904 года он писал С.П. Яремичу в Париж: «Про себя пишу мало. Тщетно борюсь с весенней природой кистью, тусклой, грязной и робкой! Одно горе!»

5 июля в письме Е.Н. Званцевой он пишет: «…в Баденвейлере скончался Чехов, почти неожиданно. Известие это, наверное, Вас поразит и еще больше прибавит Вам грусти… Работа моя еще не вошла в колею. Все, что делаю, в каком-то заколдованном кругу ординарности и немощности… Эти неуспехи подрезывают всякую энергию бороться… Я все время один и один, у нас дома очень тяжело, мама еще больше ослабла, ужасно грустно, все говорит о смерти…».

Кровавыми событиями отмечено начало нового 1905 года в Санкт-Петербурге. «Русские ведомости» писали: «Кровавая трагедия 9 января является одним из проявлений общего движения, охватившего всю страну. К счастью, с высоты престола объявлено о коренных реформах, что должно успокоить общество». Газета «Кронштадтский вестник» 16 января 1905 года писала: «Первое кровавое столкновение между демонстрантами и военным кордоном, состоящим из Лейб-Гвардии Измайловского полка, произошло у Нарвских ворот, в воскресенье, в 11 часов 15 минут утра. Впереди демонстрации шел священник Гапон с крестом в одной руке и прошением рабочих к царю в другой. За ним следовало от 15 до 18 тысяч человек. Шагов за 80 перед военным кордоном раздался приказ повернуть назад, т. к. в противном случае будут стрелять. В толпе произошло замешательство, но Гапон повел народ дальше. Даны были 3 боевых залпа в толпу. Раздались крики ужаса. Один из первых упал раненный Гапон… Кровавый исход имел место и у Московских ворот… Около Зимнего… дали 2 боевых залпа. Около 50 человек убито, более ста – ранено. Священник Гапон лежит раненный пулей в грудь в Алафузовском госпитале. Воспрещена продажа керосина, т. к. рабочие пытаются его скупать в больших количествах. На Невском бьют витрины, поджигают киоски».

Свидетелями драматических событий в Петербурге стали художники Серов и Поленов, направившие свой письменный протест в Академию художеств. Серов вышел из состава Академии.

Январские события серьезно повлияли на образ мыслей членов «Мира искусства». В некогда дружном союзе образовалась глубокая трещина. Некоторые художники, такие, как М.В. Добужинский и Е.Е. Лансере, оказываются в это время среди главных иллюстраторов русских сатирических журналов. К.А. Сомов оставался в Петербурге, но сторонился всего, что могло бы его связать с политической жизнью столицы. А.Н. Бенуа в январе уехал во Францию и оттуда наблюдал за происходившими событиями. В декабре 1905 года в одном из писем Сомову в ответ на просьбу Е.Е. Лансере активно сотрудничать в сатирическом журнале «Жупел» он писал: «…не знаю, как у вас, а у меня совершенно нет в настоящую минуту ни охоты, ни радости по этому делу… Скажу прямо – у меня нет никаких политических убеждений, и мне кажется, что историку и художнику трудно их иметь». В августе 1905 года Бенуа писал: «…культ интимности прошел. „Мир искусства" погиб отчасти от того, что всем стало тесно, что захотелось улицы».

Да, «Мир искусства» умер. К.А. Сомов ведет переговоры с И.Э. Грабарем о новом журнале и возможности его (Грабаря) редактировать этот журнал. Он советует назвать его «Журнал современного искусства», так как «это и проще, и скромнее», или: «Новый мир искусства». «Название это будет иметь двоякий смысл. В предисловии можно будет оговорить причину подобного наименования и даже пролить слезу об умершем, старом „Мире искусства"».

20 августа 1905 года К.А. Сомов переезжает с дачи в Петербург «… в добром, радостном расположении духа. Полученное известие о мире (с Японией) вошло в меня как бы нервоуспокаивающий бальзам, и кажется, что наконец можно отдохнуть и отдышаться…». В дневниках – записи, говорящие о неприязни к мужу Анны Андреевны: «…больше месяца я провел совершенно одиноким и ни с кем не говорил о текущих делах, Михайлова и папу я не считаю. С Михайловым я никогда не говорю, папа же не имеет обыкновенно хороших и точных известий и, кроме того, слишком человек другого времени и оппортунист, чтобы верно оценивать событие… Наша знаменитая конституция – наглый и дерзкий обман, это ясно: в ней, кажется, нет даже крупицы зерна, из которого могло бы вырасти освобождение… Но все же я рад теперь: главное отвратительное и несправедливое зло – война – прошла, как ужасный кошмар, от которого все задыхались».

1906-й год принес Сомовым новые печали: 28 мая, в 4 часа 30 минут, почти через год после смерти старшего сына, скончалась Надежда Константиновна. В письме к Е.Н. Званцевой Константин Андреевич писал: «…она тоже всех любила. Последние два месяца она была совсем мученицей, без слов и без движения, почти не узнавая никого из нас, с не сходящим с лица выражением ужасного страдания. Мы все давно к этой смерти приготовились, она была для мамы освобождением, и все-таки это прощание навеки ужаснее, чем когда думаешь о нем, но не переживаешь его. Жаль тоже папу, который говорит, что с мамой он похоронил всю свою жизнь, он очень слаб и постарел еще больше…».

А.Н. Бенуа прислал Сомову теплое письмо в котором писал: «Смерть Надежды Константиновны глубоко нас огорчила. Твоя мать слишком во многом напоминала мне мою маму… Быть может, в характере и была значительная разница, так как Надежда Константиновна была нервная и несколько вспыльчивая, тогда как моя мать была удивительно сдержана. Но в какой-то особой умной нежности, в священном отношении к дому они были похожи. Кроме того, она меня трогала своим живым отношением к нам. Мне кажется, что ты многим, многим обязан ей…».

А.А. Михайлова с братом. Фото 1910 г.

Брат и сестра, окружив отца теплой заботой, летом увезли его в Мартышкино. Константин Андреевич и Анна Андреевна после смерти матери еще больше сблизились. Добрейшая сестра старалась отвлечь брата и старого отца от мрачных мыслей, пыталась как-то скрасить их одиночество. Каждую субботу Константин Андреевич обедал у Анюты на Офицерской, возвращаясь домой в воскресенье вечером.

Еще в 1901 году К.А. Сомов рассказал сестре о своей встрече зимой с А.А. Блоком. Точной даты их знакомства нет. Жена Блока, Любовь Дмитриевна, описывая зиму 1901 года, отмечает: «Прибавились встречи (с Блоком) у Боткиных… Бывал молодой Сомов, который пел старинные итальянские арии». Общались ли они в этот период? Блок знал работы Сомова. В статье «Литературные итоги 1907 года» поэт отмечает «прелесть сомовского фронтисписа», имея в виду альманах «Северные цветы» за 1902 год. «Мир искусства» приглашал поэта на журфиксы. Блок ценил отзывы и советы К.А. Сомова. В письме В.Я. Брюсову от 13 января 1907 года поэт вскоре после премьеры постановки «Балаганчика» замечает: «Постановка меня радует. Художники (и даже Сомов, очень недовольный театром Комиссаржевской вообще) очень хвалят». Ему чрезвычайно нравились все сомовские работы. «Кузмин, – писал Блок жене 26 мая 1907 года, – мне прислал свои книжечки – очень красивые. Обе они – „Приключения Эме Аебефа“ и „Три пьесы“ – с рисунками Сомова»; «Сегодня пришли „Старые годы“, „Искусство и печатное дело“ (на полчаса упился сомовскими очарованиями)».

Сомов бывал у Блоков довольно часто. «Милый и дорогой Александр Александрович, – писал он поэту 12 ноября 1908 года. – Я был очень обрадован, получив Ваш подарок, книгу „Земля в снегу“, с милой, чудесной подписью! Очень тронут Вашей постоянной ко мне добротой и милой памятью обо мне! Крепко жму Ваши руки. Сердечно Ваш К. Сомов». Наконец, письмо без даты, вероятно, того же года: «Дорогой Александр Александрович, тысячу раз благодарю за дорогой для меня подарок! Любящий Вас К. Сомов». Однако любовь, если она, конечно, была, прошла довольно быстро.

Но пока теплые отношения существовали, и в апреле 1907 года (не по инициативе Сомова) художнику предложен заказ написать портрет А. Блока. Заказчик – журнал «Золотое руно». Константин Андреевич рисовал портрет с охотой, а Блок не менее охотно позировал. Поэт сообщал матери: «Сейчас Сомов рисует, а Кузмин занимает»; «Сейчас Сомов показал нам мой рот и нижнюю часть лица – очень мне нравится»; «Сомов уже подкрашивает меня». На всех сеансах присутствовала приятельница поэта, актриса В.П. Веригина. Она писала: «Блок ухитрялся, позируя и сохраняя неподвижность губ, разговаривать со мной со своим обычным остроумием. Сомову очень нравились наши диалоги». 7 мая Блок получил открытое письмо, в котором говорилось: «Дорогой Александр Александрович!.. Ваш портрет уже под стеклом. Передайте Вашему фотографу, что он может его снять, когда ему будет удобно, можно у меня в мастерской, в которой портрет стоит, или я могу привезти портрет к фотографу. Назначьте сами день и час. Ваш К. Сомов».

Вначале портрет Блоку понравился, но затем под воздействием всеобщего ропота он решительно меняет мнение, излагая его в деликатной форме: «А портрет мой все ругают – самые разнообразные люди – близкие и чужие. Пожалуй и я склонен думать, что там преувеличены некоторые черты».