Читать интересную книгу Петербургская Коломна - Георгий Зуев

Секретная бумага князя Гагарина из Министерства канцелярий заблаговременно уведомила господ хранителей, что «вечером 25-го сего октября 1917 года на Нововоинскую платформу товарной станции Николаевской железной дороги будут поданы вагоны под погрузку музейных вещей, совместно с прочим дворцовым имуществом» и что «перевозка означенного имущества на товарную станцию будет осуществлена в течение ночи автомобильным транспортом Конюшенной части».

Сотни ящиков составили в вестибюле Главного подъезда Эрмитажа для эвакуации. Бенуа не смог убедить Керенского отказаться от небезопасной вывозки художественных ценностей в Москву. Инициатор эвакуации, Керенский остался непреклонен. Бессонная ночь для служителей. Керенский распорядился начать погрузку третьей партии эрмитажных вещей.

Выстрел с «Авроры» и дребезжание дворцовых стекол все расставили на свои места. «Доигрались, – скажет директор Эрмитажа граф Д.И. Толстой, – поздравляю Вас, господин Бенуа! Не Вы ли, дражайший Александр Николаевич, человек нашего круга, поборник чистого, не Вы ли еще в апреле, когда Ульянов-Ленин объявился в Петрограде, публично выразили благорасположение к большевикам и призывали с присущим Вам красноречием русскую интеллигенцию не сжигать кораблей своего идеализма! Проболтали Россию, проглядели, пролузгали!»

Академик Александр Бенуа, друг семейства Сомовых, тончайший эстет, художник и очаровательный человек, главный идеолог художественного объединения «Мир искусства», с марта 1917 года стал неузнаваем. В своих воспоминаниях бывший редактор кадетской «Речи» И.В. Гессен писал с великой желчью и раздражением об «измене Бенуа»: «Один лишь Бенуа с крикливым большим красным бантом в петлице, не соответствовавшим его изящному вкусу, заявил, что, будучи непримиримым противником войны, он не считает возможным дальше принимать участие в газете, стоящей за продолжение войны… Открытыми противниками войны стали большевики и льнувшие к ним интернационалисты, которые в лице перекочевавшего в горьковскую „Новую жизнь“ Бенуа получили первую авторитетную поддержку совершенно, казалось бы, чуждых им слоев, хранивших лучшие традиции императорской России».

Вчерашний судья в области изящного искусства артистического Петербурга, Бенуа становится политиком, клеймит буржуев. Бывшие друзья и единомышленники Бенуа —

В.С. Мережковский, З.И. Гиппиус, Д.Д. Философов – не могут простить ему заигрывания с большевиками. «Подумать только, – говорили они, – в какую бездну катится Россия, если даже Бенуа поет акафисты Ленину! От Бенуа шарахаются, как от помешанного. Как же, предал своих друзей и их дело. Пусть пеняет на себя, сам расплевался со старыми друзьями, ничего, еще наплачется!»

В Петрограде повалили снегопады. Убирать снег было некому, город утопал в сугробах. Афиши на тумбах, заборах и стенках созывали в актовый зал Смольного писателей, художников, артистов для обсуждения вопроса об их участии в строительстве новой культуры. На собрании Блок сидел с окаменевшим лицом, Маяковский громил всех подряд и неистово ругался. Опустели канцелярии департаментов, банков, зрительные залы театров. Господа чиновники и среди них статский советник Михайлов Сергей Дмитриевич, бывший чиновник по особым поручениям бывшего Министерства финансов, муж Анны Андреевны, сидят по домам – бастуют.

Из записок, сделанных К.А. Сомовым в первые дни Октябрьской революции 1917 года:

25 октября: «…сегодня победа большевиков. События».

27 октября: «…не работал. Гулял по Морской к Зимнему дворцу. Из него пуляли по набережной».

28 октября: «…междоусобная война…».

29 октября: «Читал утренние газеты: „Правду", „Новую жизнь“, „Дело народа". Гражданская война разгорается».

31 октября: «Пошел прощаться к Остроградскому. М.П. Остроградская в сплошной ажиотации, животный страх за свою старую шкуру… слухи, буржуазные настроения, т. е. только страх и ужас…».

3 ноября: «Ходил к Бенуа к завтраку. Там Яремич… Шура потащил меня в Зимний дворец, где должно быть заседание художественной комиссии. Встретили нас большевики, симпатичные и вежливые. Обошли с ними (пришли еще Аргутинский, Казнаков, Эрнст, Ник. Лансере) весь дворец, и я видел разрушенные комнаты Александра II, Николая I, Николая II, его ватерклозет с неприличными картинками…».

Великие революционные потрясения 1917 года на время приостановили развитие искусства в России. Оно переживало свою революцию, само на ходу менялось, находило новое выражение под влиянием идей революции. Российское искусство понесло значительные потери. Большое число художников, писателей, артистов эмигрировали за рубеж. Другие сразу приняли революцию и ее идеи. Некоторые, оставшиеся в стране, преодолевали или старались преодолеть в себе расхождения с новым правительством, сотрудничали с советской властью. Рассказывали, что Маяковский в первые дни революции случайно у костра, разложенного перед Зимним дворцом, увидел худую фигуру гревшегося Блока, в шинели и шапке-ушанке. Наполненный революционными впечатлениями, Маяковский бодро спросил его:

– Нравится?

– Хорошо, – ответил Блок, а потом уныло прибавил: – У меня в деревне библиотеку сожгли.

Суровым и холодным пришел в Петроград новый 1918 год. По городу поползли слухи, что на Каменноостровском появились дворники в белых фартуках с начищенными до блеска бляхами и что они лихо работают, скалывая лед с тротуаров, убирают снег. Чепуха! Нет ни дворников, ни белых фартуков. Есть прозябший, засыпанный снегом, заледенелый город. «Красная газета» поместила заметку, разоблачавшую тех, кто распространяет слухи, будто бы Петроград будет объявлен вольным городом Петербургом. Этого, оказывается, хочется «чистой публике», которая не оставила еще своих буржуазных надежд о возврате старого времени.

На многочисленных митингах и собраниях все чаще и чаще раздаются требовательные голоса масс о разрушении памятников старины. Оказывается, те, кто защищает это старье, защищает помещиков и буржуев, коим оно ранее принадлежало. Просто и ясно!

В статье «Интеллигенция и Революция» А. Блок в январе 1918 года писал: «Почему дырявят древний собор? – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть, тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью…».

В Петрограде разразился шквал бичевания старого искусства. В официальном органе комиссариата по просвещению газете «Искусство коммуны» 15 декабря опубликованы стихи В. Маяковского под названием «Радоваться рано»:

Белогвардейцанайдете – и к стенке.А Рафаэля забыли?Забыли Растрелли вы?ВремяПулямиПо стенкам музеев тенькать,Стодюймовками глоток старье расстреливать.

Новый комиссар Эрмитажа Н.Н. Пунин, тоже футурист, в своей статье, опубликованной в этой же газете, заявлял, что «…разрушение старины – только метод борьбы за свое существование…».

А нарком А.В. Луначарский 29 декабря 1918 года в той же газете писал: «…не беда, если рабоче-крестьянская власть оказала значительную поддержку художникам-новаторам: их действительно жестко отвергли старшие. Не говоря уже о том, что футуристы первые пришли на помощь революции…». Однако в конце статьи нарком считал необходимым успокоить встревоженных газетой лиц и рекомендовал не придавать призывам воинствующих футуристов «чрезмерного значения». Ну и что ж такого, что Рафаэля к стенке?

Об этом, оказывается, уже говорилось поэтом-пролеткультовцем В. Кирилловым в декабре 1917 года:

Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты».Во имя нашего завтра – сожжем Рафаэля,Разрушим музеи, растопчем искусства цветы…

В.И. Ленину в тот период неоднократно приходилось повторять наркомам: «Поменьше ломайте…», так как деятели молодой республики полагали, что именно количество изломанного «старья» квалифицирует степень достоинства советского работника. Комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда М.М. Гольдштейн (Володарский), выступая 13 апреля 1918 года перед слушателями Агитаторских курсов, сказал: «Экзамен на разрушение мы выдержали блестяще, на пять с плюсом. Мы разрушили все. А сейчас перед нами стоит другой вопрос: сумеем ли мы оказаться такими же хорошими строителями, какими были разрушителями».

Изнуренная разрухой и Гражданской войной страна продолжала терять свои культурные ценности. Предметы искусства продавались за бесценок. Во всех странах, как грибы, в огромном количестве открывались антикварные магазины, продававшие картины, фарфор, серебро, бронзу и другие предметы искусства, купленные по дешевке и вывезенные из России. На магазинах – броские вывески: «Русские древности», «Антикварные и художественные вещи из России». В 1918 году по Петрограду ходили «стада» элегантных мужчин, через пень-колоду говоривших по-русски и оптом и в розницу скупавших все, что относилось к предметам художественного искусства. Только 19 сентября 1918 года председатель Совета народных комиссаров В.И. Ленин подписал декрет о прекращении вывоза за границу предметов особого художественного и исторического значения.