скажу тебе, что о ней думаю, когда дослушаю до конца.
– Ловлю на слове. Ну что же… С чего бы начать?
– С начала. Я обычно так делаю.
– Ха-ха, очень забавно, Клиф.
– Прости.
– Ну, с начала так с начала. Я родом из Меркаты…
Ника сделала паузу, давая мне возможность как-то отреагировать на сей факт. И я отреагировал.
– Оу, теперь буду знать, что в твоем присутствии нужно чаще проверять наличие своего кошелька в кармане, – только закончив эту фразу, я понял, что мог задеть Нику такими словами за живое.
Мерката считается самым криминальным городом Конгломерата, и самым старым, кстати говоря. Но второе меркнет на фоне первого. Узкие темные улочки этого старинного города даже днем могут быть опасны для тех, кто не знает, как себя правильно вести, и что он ищет. Однако, Мерката славится всеми уровнями преступной деятельность, а не только шпаной и карманниками на улицах, но и подпольными рынками, где торгуют всем, от прото-артефактов и секретных государственных сведений до самых настоящих рабов. В Меркате можно купить все что угодно, если знать, где искать, а можно и пропасть навсегда, кем бы ты ни был, хоть первым принцем Римов, если поиски завели тебя ни к тем людям, и ты им не пришелся по душе. В Меркате базируется элитное общество наемных убийц – Фосса, а в Ведьмином лесу, граничащем с городом, уже больше полувека скрывается секта Мары Сит, известная своими радикальными взглядами и громкими террористическими актами, направленными против власти Конгломерата и индустриализации в целом. Этот список можно продолжать бесконечно, но думаю, что вы меня поняли.
– Вопреки общему мнению, Клиф, не все жители Меркаты воры да убийцы, – сказала Ника без тени обиды в голосе. – Там есть и честные люди. Вот мои родители, например. Они и сегодня живут в Меркате и работают в больнице имени Луизы Дорн. Едва ли ты слышал об этом месте.
Ника обернулась, и я покачал головой.
– Мало кто, даже в Меркате, знает об этой больнице. Все потому, что назвать ее подопечных бедняками, значило бы преувеличить их состояние. Туда, в эту больницу, приходят умирать, Клиф. Те, кому некуда было больше идти. Бездомные, как правило, или выселенные из домов старики. Мало кому удается действительно помочь, ведь средств на хорошие лекарства нет. Кто их будет закупать? Того финансирования, который дает клан-патрон хватает лишь на то, чтобы платить скудную зарплату персоналу. Деньги смешные, и все работающие там люди либо настолько запятнали свою репутацию, что не могут больше работать ни в одной другой больнице, либо самые настоящие альтруисты.
– К какой категории принадлежат твои родители?
– Мать принадлежала ко второй с самого начала. Ухаживая за своим умирающим отцом, она много времени проводила в больнице Луизы, и в итоге, когда тот скончался, она осталась там, чтобы помочь другим. Стала медсестрой, ею и остается по сей день. Отец же был преуспевающим врачом, работал в центральном госпитале Меркаты, пока не поругался с управляющим из-за какой-то девицы, в которую был влюблен до беспамятства. Не просто поругался, а дал тому в морду, чем раз и навсегда испортил себе репутацию. Главный врач оказался человеком крайне влиятельным и потрудился, чтобы отца не взяли на работу ни в какое другое медицинское учреждение города. О существовании такого места, как больница имени Луизы Дорн, он, наверное, и не знал. Но не думай, что мой отец не был альтруистом, просто ему нужно было раскрыться. Придя в Луизу, он не рассчитывал задерживаться там надолго, а лишь перекантоваться пару гексалов, но встретил мою мать и остался там навсегда. Теперь он там главный врач, но все равно всегда лично навещает каждого пациента и знает всех по именам. Он хороший человек, Клиф, но всегда говорит, что таковым его сделала мама. Может быть, так оно и есть.
– Красивая история.
– Возможно, для слушателя красивая, соглашусь. Но для меня это была не история, это была семья. И жить в ней было совсем не просто. Мы еле сводили концы с концами. Не подумай, к родителям у меня сейчас нет никаких нареканий, они всегда старались обеспечить меня всем необходимым, чаще всего в ущерб себе и собственным желаниям, и за это я буду вечно им благодарна. Но все равно, расти в такой семье, где ужиная осточертевшим капустным пирогом всей семьей возле камина, потому что зимний ветер гулял по дому, задувая в бесчисленное количество его щелей, твои родители говорили о том, как же плохо каким-то другим людям, которых ты даже не знаешь, – было нелегко. Я пыталась понять родителей, но долгое время не могла этого сделать. Даже обижалась на них в душе за то, что их любовь отдается кому-то другому, в то время как мы сами живем на грани абсолютной бедности, под одной крышей с мышами и крысами. А ведь им стоило всего лишь найти другую работу. С их опытом и знаниями, они смогли бы помогать людям в любой другой больнице города, где им за это платили бы совершенно иные деньги, и наша жизнь стала бы совсем другой. Я не могла понять, почему они так жестоки к самим себе, а главное, ко мне, которая подобную жизнь не выбирала. Да, вот такие постыдные мысли посещали мою голову, и тем чаще, чем старше я становилась. Я видела, как живут другие, и мне тоже хотелось бы менять свои платья, пусть не каждый день, но хотя бы несколько раз в гексал, и купить себе симпатичные туфельки и милую шляпку, какие были тогда в моде у моих сверстниц, и может быть, пару украшений, всего пару, ну разве я многого хотела? – Ника вздохнула.
Я не нашелся, что сказать. Слова утешения прозвучали бы не слишком искренне в данный момент, как и если бы я сказал, что понимаю ее, ведь я рос в другом месте и в других условиях.
– Но в итоге я поняла своих родителей, – продолжила Ника, – когда мне довелось пообщаться с одной пожилой женщиной, которая доживала свои последние дни на койке в больнице Луизы Дорн. Лет с десяти я стала временами помогать там родителям, так по мелочи: что-то принести, что-то вынести. За это меня даже иногда награждали монеткой, и я могла позволить себе купить